1860

40 И. И. ШИШКИН - И. В. ШИШКИНУ И Д. Р. ШИШКИНОЙ

С. Петербург. 16 февраля 1860 (Вверху письма пометка И. В. Шишкина: «27-го февраля 1860 отвечал».)

Любезные Родители Тятинька и Маминька,

[...] Наше предприятие идет к концу. Но не так-то легко, как я думал. Способы мы употребляем при рисовании на камне новые, более простые и хорошие, но литограф по привычке к одному не может примениться, ну да это все ничего. Первые 10 рисунков уже приняты в Совет Академии для рассмотрения и, конечно, одобрения. Надо спешить окончить скорее, и то теперь погружены все в занятия. Скоро мы переберемся в мастерские в Академию и будем работать программы на медали. Лето ныне, по все[му], вероятно, опять на Валааме. (Годовой экзамен и академическую выставку, которые должны были состояться в марте 1860 г., перенесли на сентябрь, поэтому над своими конкурсными произведениями Шишкин работал на Валааме не одно, а два лета.) Потому картины с него и оканчивать будем там, не знаю, что бог даст. А ведь последний конкурс для меня.

Академия весьма к нам внимательна. Вообще новое начальство Академии хорошо очень к нам, как и прежнее.

Вот и пост и весна на дворе, и скоро лето, и оно пролетит быстро. Как всегда, придет и сентябрь, в котором должна решиться участь многих, по случаю будущего годичного экзамена.

Простите мне, тятинька, - я забыл в предыдущем письме поблагодарить за присланный мне серебр[яный] бокальчик и Вас, маминька, за ложку - тогда второпях совершенно забыл. Вообще за вашу любовь и расположение родительское я вас благодарю и этим счастлив. Остаюсь с истинным почтением и преданностью ваш покорный слуга и сын Иван Шишкин.

41 А. И. МОКРИЦКИЙ - И. И. ШИШКИНУ

Москва. 26 марта 1860

Добрейший, благороднейший друг мой Иван Иванович!

Вашим последним письмом Вы заставили меня краснеть. Я перед Вами виноват, а не Вы передо мною; и подлинно, простительно ли не отвечать на письма, в которых заключаются такие важные вопросы? И за всем тем скажу, что, как нарочно, беспрестанно становилось что-нибудь поперек, и я не мог преодолеть скучных мелочей, отвлекавших меня от приятнейшей обязанности отвечать Вам. Итак, если я не умел быть исправным, то хочу по крайней мере быть точным в ответе.

Вы писали мне о первых Ваших опытах в литографии, и что труды Ваши были представлены в Совет и что Совет остался ими очень доволен. (В журнале собраний Совета Академии художеств от 20 февраля 1860 г. записано: «По прошению учеников по живописи пейзажной И. Шишкина, Л. Гине и П. Джогина под № 187-м об оказании им денежного пособия на издание этюдов посредством литографии, при чем представляя образцы предполагаемых ими работ, просят об оказании им денежного пособия по опытам литографии, определено: вышеназванным трем ученикам... за принимаемые ими на себя труды по опытам литографии выдать денежное вознаграждение в количестве ста пятидесяти рублей серебром на всех троих и изъявить им признательность Совета, а г. профессора Воробьева благодарить за успехи тех его учеников» (П. П. Петров. Сборник материалов для истории Имп. С.-Петербургской Академии художеств за сто лет ее существования. Спб., 1866, с. 351).) Зная успехи Ваши, я не мог в этом сомневаться; но когда увидел и самые оттиски, присланные к Борникову, что скажу вам откровенно: эти прекрасные опыты превзошли мое ожидание; в них как выбор мотивов, так и исполнение чрезвычайно счастливы. (Видимо, речь идет о таких литографиях, как «Ущелье» (1860), «Трущоба (Вид на острове Валааме)» (1860), «На Валааме» (1859-1860), «На берегу Ладожского озера» (1859-1860), «Лунная ночь» (1859-1860).) Такое прекрасное начало обещает много утешительного впереди.

Я помню, Вы говорили мне, что в способе и в манере рисовать, рисунки Ваши напоминают Калама. (Калам Александр (1810-1864) - швейцарский живописец, рисовальщик и гравер. Пейзажист, восхищавший современников главным образом внешней романтикой своих картин, посвященных суровой альпийской природе. Почетный вольный общник Петербургской Академии художеств (с 1852), где было обязательным копирование его произведений.) Я этого не вижу; в манере Вашей есть нечто свое, не менее удачно приспособленное к выражению предметов, как у Калама: это показывает, что нет надобности в подражании манере того или другого мастера. Манер есть самая внешняя сторона произведения искусства и тесно связан с личностью художника автора - и способом и степенью его понимания предмета и обладания техникою искусства, в этом отношении важно только одно, чтобы художник подсмотрел, так сказать, этот манер в самой натуре, а не усвоил его себе несознательно.

Борников говорил мне, что оттиски, присланные к нему, только пробные - желаю увидеть более исправные.

Так хороши этюды Лагорио?4(Лагорио Лев Феликсович (1827-1905) - живописец и акварелист. Пейзажист, работал также в области батальной живописи. Учился в Академии художеств (1843-1850). В 1860 г., вернувшись из-за границы, представил в виде отчета около 30 этюдов и картин. В том же году получил звание профессора.) Верю Вам на слово, потому что в этом деле Вы можете быть справедливым судьею.

Присылайте, друг мой, свои картины и прямо ко мне. Выставка наша начнется 21 апреля, а прием вещей только до 17-го числа. Надеюсь, что и Гине и Джогин пришлют свои труды - ожидаю посылки с нетерпением.

Надеемся, что ныне (нрзб) будет у нас великолепная выставка.

Облегчив наконец совесть мою, целую Вас и остаюсь душевно любящий Вас Аполлон Мокрнцкий.

Добрым Вашим товарищам сотрудникам и земляку моему Виктору (Возможно, речь идет о В. М. Резанове.) прошу передать мой душевный поклон.

42 А. Н. МОКРИЦКИЙ - И. И. ШИШКИНУ

Москва. 18 апреля 1860 (Во вступительной статье к каталогу «И. И. Шишкин. К 50-летию со дня смерти» (с. 23) это письмо ошибочно датируется 1859 г.)

Любезный друг Иван Иванович,

Напрасно Вы думаете, что, давая мне комиссии, затрудняете меня; такие поручения, какими Вы затрудняли меня доселе, я готов исполнять ежедневно. Может ли быть для меня что приятнее, как возиться с картинами? Но если эти картины Ваши или других молодых художников, которых я знаю с самого начала их деятельности, то это удовольствие ни с чем не сравнимо. Лучше бы Вы побранили меня за то, что я не отвечал о сю пору па Ваше письмо. И не уведомил Вас о получении картины и рисунка. (Неясно, какие произведения имеются в виду. Может быть, это картина «Вид на острове Валааме» и один из четырех рисунков, бывших на академической выставке 1859 г.) Не лень была тому причиною, а расчет ответить уже разом по получении остальных вещей.

Сегодня получил я с железной дороги ящик с 2-я картинами Гине (Очевидно, Мокрицкий пишет об экспонировавшихся на академической выставке 1859 г. картинах Гине: «Берег Финского залива» и «Вид Финского залива, близ С.-Петербурга».) и 7-ю литограф[скими] оттисками, и при них 4 рамки. Все присланное Вами будет поставлено на выставку.

Из Вашего письма, любезнейший Иван Иванович, я вижу, что Вы желаете, во-первых, узнать мой отзыв о Вашем труде и, наконец, чтобы я назначил цены Вашей картине и Гине. Первое скажу охотно, а за второе не берусь. В картине Вашей недостает только того, что дастся опытностью и наглядкою, а что оно такое, это впоследствии скажет Вам лучше всякого другого собственное Ваше чувство - не теряйте только из виду одного - 1) что картина есть органическое целое, в котором части - суть органы; одни главные, без которых целое существовать не может, а другие второстепенные и того менее. 2) Излишняя полнота красот так же вредна для картины, как и недостаток их. 3) Отдыхи глазу в картине нужны так же, как и свобода для воображения зрителя.

Таинственность и обворожительность дает пищу воображению и прибавляет интересу. Отчего на фотографию смотрим мы холодно и с меньшим интересом, чем па мастерское произведение искусства или даже удачный эскиз? Оттого, что фотография дает нам все, не оставляя ничего воображению. Отчего сумерки и лунные ночи так много имеют интереса для души поэтической? Оттого, [что] в них есть много таинственного, есть много для нас скрытого, что может поразить нас неожиданностью. Художник без маленького кокетства не поэт. Рюиздаль (Рейсдаль Якоб ван (1628/1629-1682) - голландский живописец и офортист. Пейзажист, писал также марины.) и Поль-Поттер, (Поттер Пауль (1625-1654) - голландский живописец и офортист. Анималист.) при всей своей простоте и любви к истине, обладали в известной мере кокетством, они были великие художники-поэты, глубоко понимали душу природы, понимали и душу зрителя. (В начале этой фразы стоит пометка Мокрицкого: «Продолжение».) Картины писали они не для себя, а для других - и не сочувствовать им невозможно, потому что они умели затронуть наше чувство. Это понимание души природы доставалось на долю не всем художникам. Одни родились с этим чувством, другие приобретали его. В первом случае оно пробивается в таланте как росток из почки растения и зреет вместе с ним и достигает высшего и полного развития, второе не всегда достигает желанного результата, постороннее влияние опаснее для второго, нежели для первого.

Картинки Штернберга (Штернберг Василий Иванович (1818-1845)-живописец. Пейзажист, жанрист. Учился в Академии художеств (1835-1838). В 1839 г. получил звание классного художника третьей степени.) были интересны уже и тогда, когда он мало знаком был с искусством, когда в технике его была видна робость и слабость. Я уверен, что у Калама было то же самое. В том и другом понимание души природы родилось вместе с их талантом. Это понимание души природы сопровождается чувством составить картину; это чувство я с удовольствием встречаю в картинах Гине, а также и у Джогина. У Гине оно в картинах яснее.

Видите ли, друг мой Иван Иванович, как я люблю Вас, я не хочу хвалить Вас, потому что понимаю Вас и твердо на Вас надеюсь - трудитесь и посещайте Эрмитаж - из тех старых, не пленяющих красками и, как говорят нынче, не похожих на натуру картин Вы почерпнете для себя легче и скорее все то, что можно высказать словами. Там есть сокровища, которыми молодые наши художники пренебрегают. Гине, по моему пониманию, на прекрасной дороге, у него пресчастливый талант, обещающий отличного и симпатического художника. У Вас с ним совершенно разные характеры, и сходитесь только в одном - в любви к труду и сознании необходимости учиться.

Картинки Гине мне очень нравятся, и удивляет, в какой степени овладел он техникой, и рисунок прекрасный, и написаны они смело и легко. Молодец Гине, но пусть он не много дает весу моей похвале, потому что требования мои теперь от него будут строже, нежели его собственные. А все-таки, господа, прошу вас сказать мне цену вашим картинам - без это[го] я ни за что не решусь оценить их.

1) Литогр[афские] экземпляры ваши прекрасны - жаль, что печатать у нас не умеют, поедете в Париж, там издадите другие.

2) За всем том это лучшие литогр[афированные] пейзажи, какие доселе были изданы у пас в России, да поможет вам господь бог.

3) В них мало кокетства - не бойтесь его, оно есть и в самой натуре и разлито бывает и в формах и в освещении.

4) Истина не потеряет от него, напротив, явится прекраснее. Это грация, без которой самая красота холодная и мало привлекательна, 5) а произвед[ение] искусства должно нравиться - ходите почаще в Эрмитаж, там все есть; мудрые старики всему научат вас.

6) Калам великий гений и всегда нравится не столько правдою, сколько правдой и прелестью своих картин. (Целый ряд советов Мокрицкого говорит о его благотворном влиянии на Шишкина, однако, признавая, в соответствии с новыми требованиями, важность тщательного изучения и верного воспроизведения натуры, он в то же время в своих воззрениях на искусство в целом придерживался старых эстетических концепций.)

7) Я много видел его картин, но какая у нас теперь на вы ставке, так никогда еще от него не видел. Это сама грация - Венера Медицейская. (Венера Медицейская, римская скульптура I в. н. э., находится в музее Уффици во Флоренции.)

8) Наскучил я вам довольно, не будете просить моего мнения; жаль, что не умею быть кратким. Это большой мой недостаток. Преданный Вам Аполлон Мокрицкий.

43 И. И. ШИШКИН - И. В. ШИШКИНУ И Д. Р. ШИШКИНОЙ

В. П. Верещагин. Портрет И. В. Шишкина. Масло. 1862. Дом-музей И. И. Шишкина в Елабуге

[Петербург. Сентябрь 1860]

Л[юбезные] Р[одители], (Вверху письма приписка: «об окончании Акад[емии]».)

Письмо ваше получил, в котором также получил и прощение за мою леность и невнимание. Благодарю вас. Но меня удивляют ваши опасения касательно моей нравственности, вы боитесь, что, проживши в Петербурге 4 года, я переменился или даже мог испортиться нравственно. Относительно первого я действительно переменился, но не думайте, чтобы перемена эта вела к худшему - нет! Относительно второго, т. е. что я могу испортиться, я вам на это тоже скажу, что нет. Словом сказать, я все тот же, что и был и в Москве и дома, и такой же точно и здесь. Петербургская жизнь с ее мишурой и прежде на меня не производила ровно никакого действия. Но в этой же самой жизни есть великолепные стороны, которые нигде у нас в России покамест встретить нельзя, и действие их так сильно и убедительно, что невольно попадешь под их влияние, и влияние это благотворно. Не принять и не усвоить их - значит, предаться сну и неподвижности, и застою. Я вам на такие сложные вопросы отвечаю весьма коротко - видите? Я имею в виду зимой или даже и осенью еще приехать к вам, и что для меня перспектива эта весьма и весьма приятна - так там уж поговорим вволю обо всем, и я вас постараюсь разуверить в ваших опасениях.

Я вам еще, видимо, и не писал, что у нас был экзамен и что я получил золотую медаль первого достоинства, (Большую золотую медаль Шишкин получил 2 сентября 1860 г. за два одпоименных пейзажа «Вид на острове Валааме. Местность Кукко», названных в Указателе художественных произведений, выставленных в залах Имп. Академии художеств. Спб, 1860: «Вид места, называемого по-фински «Кукко» па острове Валааме». Одно из этих произведений находится в США в частной коллекции.) т. е. высшую, и последнюю, награду Академии. Да! Это, благодаря бога, весьма хорошо. Теперь я в Академии почти рассчитался совсем. Спасибо ей. Теперь ворота все открыты, и я свободен. Первые ворота конечно будут в Елабугу, а там уже посмотрим и за границей что поделывают. Ну да еще впереди с божьей помощью. Удивительно право, я никак не думал, чтобы могло дело так обработаться. Князь Гагарин, этот дурак - наш вице-президент - бурбон, солдат, офицер и все военные привилегии, страшно на меня зол и, как глава Академии, поставленный тоже головой, - то я и боялся, что меня поприжмет он со своими поклонниками, звездами и лентами. Но па экзамене, где потребовалась действительно голова, но только мыслящая, разумная, такой-то у Гагарина и не оказалось; только тут он и увидел, что он не на параде или на смотру или (нрзб) у государя, а в Академии художеств - звезды, ленты, шпоры, аксельбанты и прочие гадости оказались тут бессильны - ум здравый и светлый взгляд па вещи и неподкупная честность одержали верх над тупоумием и бездарностью и, если хотите, наглостью. (Как отмечалось во вступительной статье, Шишкин был несправедлив в своей оценке Г. Г. Гагарина - человека умного, доброжелательного к молодым художникам и довольно либерального по своим взглядам (о нем см.: А. Г. Верещагина. К истории конкурса на большую золотую медаль Академии художеств 1863 года («Протест четырнадцати»). - «Вопросы художественного образования». Вып. XVII, АХ СССР. Л., 1976, с. 25-26). Видимо, пренебрежение Шишкина к этикету, его стремление уклониться от официальных приемов и встреч с высокопоставленными чиновниками-руководителями вызывало в свою очередь недовольство Гагарина.)) Качества вообще всех военных.

Нынче экзамен был с баллотировкой, тут ничего не поделаешь; большинство голосов и сила убеждений и правота одержали верх, но все-таки я своими вещами, за которые получил медаль, недоволен. [...]

44 А. Н. МОКРИЦКИЙ - И. И. ШИШКИНУ

Москва 18 октября 1859 (Свое письмо Мокрицкпй ошибочно пометил 1859 г. (Под этой датой оно значится и в книге П. М. Дульского «И. И. Шишкин», с. 17). Следует читать 1860 г., так как в письме речь идет об окончании Шишкиным занятий в Академии художеств.)

Любезнейший и достойнейший друг мой Иван Иванович,

С искреннею радостью узнал я о получении Вами большой золотой медали, хотел было писать к Вам и поздравить Вас с такою важною наградою, но приостановился, думая, что очередь была за Вами порадовать меня таким известием, и не ошибся; передо мною Ваше последнее письмо, где ясно и четко значится, что наконец Вы достигли желаемой цели, что Ваши труды и старание награждены и что любовь Ваша к искусству доставила Вам золотой ключ к дверям рая художников. Теперь смело и бестрепетно идите к золотым вратам будущего Вашего счастия! Они откроются перед Вами, и в туманной дали, в прозрачно-лиловом тумане Вы узрите уготованный для Вас лавровый венец славы. Но, друг мой, не ослепляйтесь его лучезарным сиянием и не спешите овладеть им, ...пусть он будет прекрасной целью всей Вашей жизни; рано пожатые лавры скоро увядают на пламенном челе.

1. Из письма Вашего я читаю тревожное состояние Вашего духа: Вы говорите, что большая золотая медаль мало Вас порадовала, что картина Ваша не стоила такой награды и, наконец, что Вы, как бы в оправдание себя перед другими, хотите написать другую картину, и в заключение всего говорите, что Италия, Швейцария и вся заграница страшит Вас и что вследствие такой передряги в мыслях и чувствах, Вы хотите ехать в Крым. (Известно, что в апреле 1861 г. Шишкин просил разрешения Совета Академии художеств о предоставлении ему пенсионерского содержания на один год для путешествия по восточной России вместе с профессором А. П. Боголюбовым. В мае Шишкин получил разрешение ехать с Боголюбовым для художественных занятий по рекам Волге, Каме и Каспийскому морю (ЦГИА, ф. 789, оп. 14, ед. хр. 29, лл. 2-9). Однако путешествие не состоялось, и 21 мая 1861 г. Шишкин приехал в Елабугу.) Извините меня, друг мой, за откровенность, а мне кажется, что все это взятое вместе есть несомненный признак болезни и что Вам нужен врач; за неимением пока другого я рекомендую Вам себя и, с вашего позволения, пропишу Вам рецепт; но прежде всего постараюсь определить причины явления тех или других признаков. Во-первых, получение большой золотой медали не радует Вас потому, что Вы ее уже получили. К сладости всякого достижения или удовлетворения всегда примешивается небольшая доза горечи, это в натуре человека; но это еще не все: Вы, добрый друг мой, по скромности Вашей и по честности Вашей натуры, оттолкнули на время Ваше самолюбие и дали место смирению. Оно хорошо, только все же это есть признак болезни, хотя и весьма уважительной.

2. Вам кажется, что картина Ваша не стоила такой награды. На это скажу, что, во-первых, не нам судить наших судей, а во-вторых, что бы Вы сказали, если б Вам не дали за нее большой золотой медали? Мой ответ па это: бери, когда дают, ибо оно лучше, нежели жалеть о том, чего не дали.

Что касается до оправдания, то я считаю его совершенно бесполезным и ненужным; все знают, как Вы трудились и занимались, - а без особенного приготовления и следующая картина Ваша от последней недалеко уйдет - между этою и тою еще не будет пропасти. Следовательно, по-моему, предприятие это бесполезно, а потому и не нужно. Далее: Вы сетуете на какую-то тяжеловатость и грубость коры, которой при всем усилии не можете сбросить, и вините в этом Север. И в этом вижу я признак болезни, а следственно, и отсутствие здравого мышления. Впечатления окружавшей Вас природы в детстве имели, конечно, влияние на направление Вашего таланта к предметам суровым, мало встречающим симпатию, но в способе воззрения Вашего на предмет и в изображении его проглядывает глубокое эстетическое чувство, обещающее дальнейшим произведениям Вашим достоинства, способные удовлетворить требования самого утонченного вкуса. Перемена края, живая природа подействуют на Вас благотворно, и чем резче будет сделан этот переход, тем вернее успех, а потому намерение ехать сперва в Крым мне кажется неосновательным. Положим, что Крым далеко не Вятка и не Петербург, но все же он не Италия и не Швейцария, да и охота Вам тащиться на перекладных полторы тысячи верст под самыми тяжелыми и скучными впечатлениями, для того, чтобы увидеть слабый оттенок прекрасного. Тогда как Вы под живыми свежими новыми и разнообразными впечатлениями можете перенестись по железной дороге прямо в край чудес природы и искусства. Там Вы разом найдете все, чего не передали нам пейзажисты и что рисовало Ваше воображение. Пет, любезнейший друг Иван Иванович, мой совет: перекрестясь, да прямо за границу, и именно в Италию. Эта красавица своими прелестями и своими чарами разом уврачует недуг, порожденный севером. Она, умастив душистым бальзамом, нежными своими перстами снимет кору и легкостью своей фантазии окрылит Вашу мечту. Италия любит северных гостей своих и, зная, чего они так долго были лишены, с особенной заботливостью лелеет их - Щедрин, (Щедрин Сильвестр Федосеевич (1791-1830) - живописец. Пейзажист. Учился в Академии художеств (1800-1812).) Лебедев (Лебедев Михаил Иванович (1811-1837) - живописец. Пейзажист. Учился в Академии художеств (1829-1833).) и Штернберг могут служить Вам ясным тому доказательством. Вы же, друг мой, но отдаленности Вашей родины и по лишениям в детстве имеете еще большее право на ее нежную заботливость.

Теперь вкратце о других делах. Гине точно просил меня выслать ему картины, но тут же просил, если можно, продать их хоть за сто рублей - я предпочел последнее и предложил их в нашу лотерею. Их приняли и оценили в 125 р[ублей]. Но вот задержка с Советом, не собираются утвердить нашу оценку. Как только утвердят, то я вышлю деньги к Вам. Вашу картину я также охотно предложу туда же, но мне нужно знать Вашу цену. Напишите поскорее, с первою же почтою, может быть, успеете до собрания Совета. Насчет пейзажного альбома жалею, что предприятие Ваше не удалось, хотя мне неизвестно почему? Постараюсь сделать фотографию с рисунка и пришлю Вам. Благодарю Вас за прекрасный подарок. Но лучший подарок будет [для] меня свидание с Вами. Ожидаю Вас с нетерпением, а до того, прошу Вас, пишите ко мне почаще.

Преданный Вам А. Мокрицкий.

Жена моя благодарит Вас за память и шлет Вам дружеский поклон. Повидайтесь, прошу Вас, с Сашей Драбовым и попросите его, чтоб он не медлил с ответом на последнее мое письмо.