(Михальский Ф. Н.) В художественном театре

Когда возникают перед глазами светлые дали верховий Оки, ее низкие обрывы, заливные луга, густые прибрежные кустарники, когда подъезжают к Тарусе, то все, знающие и любящие творчество Николая Петровича Крымова, непременно вспомнят его. Он жил здесь много лет, любил эти края, запечатлев в своих работах неповторимую прелесть средней полосы России, ее лиственные леса, холодноватость прозрачного неба, отмели, отливающие золотом под летним солнцем, домики, освещенные тихо угасающими малиновыми закатами.

Именно о Крымове подумал К. С. Станиславский, когда в сезоне 1915-1916 годов Художественный театр решил вновь поставить "Чайку", пьесу, напоенную красотой русской природы. Нужен был художник, который нашел бы краски и форму для показа "колдовского озера", около которого разыгрывается трагедия Нины Заречной; нужен был художник, который сумел бы силой своего таланта создать в декорациях летние ночи, когда под светом луны блестит на плотине "горлышко разбитой бутылки", жаркий летний полдень, когда озеро сверкает под горячими лучами солнца, или позднюю осень, когда за окнами дома шумят облетевшие деревья в саду. В протоколе Правления МХТ 8 сентября 1915 года появляется запись о "предложении Константина Сергеевича пригласить большого художника для декораций "Чайки" - Жуковского, Крымова". Но "Чайка" в этот сезон не пошла, и встреча с Н. П. Крымовым не состоялась.

В 1922 году театр, готовясь к гастролям в США, должен был заново сделать декорации второго акта "Вишневого сада" - легче, удобнее для перевозок и монтировок, но, конечно, сохраняющие поэзию угасающего летнего дня. И Станиславский решает поручить эту работу Крымову.

Много раз занавес открывал перед европейскими и американскими зрителями чудесный русский пейзаж: на первом плане сцены лесную поляну, окруженную деревьями и уже охваченную вечерними тенями, а за ней - на втором плане - березы и лесные дали, залитые светом уходящего жаркого дня. В созданных декорациях так уместны и гармоничны были слова Лопахина:

"Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны по-настоящему быть великанами".

В 1925 году Художественный театр начинает работать над комедией Островского "Горячее сердце". Режиссура ищет нового ее раскрытия и, естественно, ищет художника, подлинно национального, любящего и чувствующего русскую природу, знающего быт старой России, умеющего вдобавок увидеть все это не только с позиции любования и красивости, но и умеющего показать за этим гнетущий мир купеческого "темного царства".

На такую большую ответственную работу, которую театр хотел сделать после американских гастролей, приглашают Крымова.

Но вот его собственные слова о своей работе: "Первый заказ декораций для "Горячего сердца" мне сделал И. Я. Судаков. После беседы с ним я стал работать над пьесой и к осени сдал семь эскизов, однако они не были приняты, несмотря на то, что я стремился создать декорации возможно ближе к замыслу Островского. Все же В. В. Лужский также не принял их, сославшись на свое очень хорошее знание купеческого быта ("Я ведь сам купец", - сказал Лужский).

Я стал бывать на репетициях, прислушиваясь ко всем разговорам. Но когда приехал И. М. Москвин и начал репетировать, то для меня стало ясно, что надо делать другие эскизы. Я стал работать, учитывая творческую характеристику, которую давал Москвин Хлынову. Все, что он делал на репетициях, как показывал свою роль, все это было подобно взрыву шампанского. И вот я показал дачу Хлынова Станиславскому. И голубые колонны, и розовая роспись террасы под мрамор, и белые статуи - все это мне представлялось отвечающим озорному характеру Хлынова - Москвина.

К. С. Станиславский начал сомневаться, однако пригласил для совета В. А. Симова. Последний принял мою работу, как и принял И. М. Москвин. С ними согласился и Станиславский".

Успех спектакля - актеров, режиссуры и художника - был очень значителен. Такого Островского новая, советская общественность приняла целиком.

Уже первый акт показывает, каким представляется художнику "темное царство" Хлыновых, Курослеповых. Темные давящие столбы невероятной толщины поддерживают крышу над крыльцом дома Курослеповых, где томится и бьется горячее сердце дочери его Параши. Все крепко, все добротно, но все удушает человеческую жизнь. Посреди могучее "крымовское" дерево. Здесь, "под древом", разыгрываются эпизоды жизни купца Курослепова, здесь угощают градоначальника, с его помощью ловят домашнего вора, слышатся страстные монологи Параши. Но все скрывают от людских взоров высокий забор да крепко сколоченные ворота.

Дальнейшее развитие событий пьесы приводит на площадь, к "присутственным местам". Налево - типичный казенный дом николаевского ампира, где живет и творит расправу градоначальник Градобоев, напротив - тюрьма, где отбывают наказание провинившиеся жители города. А дальше широкий простор реки, луга, леса, поля. Далеко слышна русская песня:

 "Ой, да ты калинушка,
 Ты малинушка,
 Ой, да ты не стой, не стой
 На горе крутой..."

Из-за кустов показывается громадная белая лебединая голова и изогнутая шея - нос лодки, на ней певцы и гребцы в красных кафтанах и черных картузах. Это "куражится" купец Хлынов. Он рыжий, с окладистой рыжей бородой, в европейских светлых в полоску брюках, но без сюртука, в одном зеленом атласном жилете, украшенном всевозможными медалями за "благие приношения на пользу отечества". Таков был эскиз Крымова, таким и сделал себя Москвин - Хлынов.

Опять открывается занавес и перед зрителем дача "безобразника" Хлынова. В течение многих лет, пока спектакль оставался в репертуаре, в этот момент зрители неизменно аплодировали художнику. На фоне яркой могучей зелени большого сада - нелепая терраса, расписанная под розовый мрамор, на ней голубые витые колонны, белые "мраморные" статуи. В этом вскрыта художником вся хлыновская сущность: "ты моему нраву не препятствуй". Даже поставлен особый трон для хозяина, около него чучело медведя с подносом в лапах. И все ярко освещено прожекторами сценического солнца.

Хлынов ищет развлечений, и Островский приводит его к лесной дороге пугать богомольцев, среди которых убежавшая из дома Параша. Художник находит великолепное решение сцены, которая разыгрывается около старого сарая на дне оврага. Вечереет. Уже темнеет зелень, а на краю оврага, наверху, лес еще пронизан яркими лучами заходящего солнца. Здесь вся челядь Хлынова, переодетая, как и он сам, в нелепые театральные костюмы всевозможных красочных сочетаний. Здесь лошадь, которую изображают слуги, покрытые белой скатертью. О фантастических персонажах народных сказок, которых выводят на сцену режиссер и художник, говорит следующая запись в журнале репетиций: "Морды белых свиней посадить на каркас, доделать лягушек, чтобы не болтались круги; у черного и белого призраков сделать из мочалы волосы". И уже при лунном свете, заливающем это необычайное людское сборище, раздается разудалая песня и трагический вопль Параши:

"Трудно мне... Духу мне!.. Духу мне надо, а нет... Била меня судьба, била... а он... а он добил"...

В журнале "Красная нива" так писал В. Г. Сахновский: "Художник Крымов Н. П. проявил исключительную зоркость враскрытии драматурга. Это не был лубок, не был гротеск и не была красивость; это - своего рода жестокость, достижение средствами сцены гоголевской сатиры".

9 января 1927 года в репертуарно-художественной коллегии обсуждается вопрос о приглашении художника для нового спектакля "Унтиловск" Л. Леонова. "Я попробовал бы Крымова", - предлагает Станиславский. Очевидно, после "Горячего сердца" Константин Сергеевич почувствовал, что Крымову близка и понятна не только мягкая лирика русского пейзажа, но что он обладает острым взором художника, "своего рода жестокостью", которая поможет ему найти внешнюю форму унтиловского мирка, о котором житель Черваков говорит в пьесе:

"Снега наши пусты и привольны, сердца наши смирненькие, ссохшиеся, солнышко наше маленькое, несильное".

Автор пьесы своими ремарками вводит в житейский мрак и грязь городка, находящегося где-то далеко на севере страны:

"Скучная кривоватая пустота. Увеличенные фотографии висят боком, ломберный стол боком, стулья тоже боком, даже окна, даже самые стены куда-то наклонены".

Вся пьеса развертывается в интерьерах, подобных описанному. "Здесь только ветра свистят, да снега летят". Совершенно очевидно, сколь противоположен был весь этот мир светлому и теплому мастерству Крымова. Здесь он не имел возможности воспроизвести своих любимых просторов, густых лесов, полей, хотя бы и занесенных метелями.

И все же, когда занавес открывал "Бусловское жилище", зритель понимал, насколько художник проникся темой автора и замыслом режиссера, используя при этом самые скупые изобразительные средства. Колорит был серо-зеленый и тускловато-коричневый. Все временно, неуютно, пыльно. Здесь живет ссыльный растригапоп Буслов, своеобразный философ. Здесь с утра до вечера пьют и бессильно злобствуют против новой, советской жизни да порой поют горькие песни:

 "Наша жизнь - туман над морем,
 Золотой мой, золотой,
 Мы вино мешаем с горем..."

А вот жилье местного попа, отца Ионы, - какое-то затхлое бытие, укрывающееся от советского мира за грязновато-малиновыми стенами, за белыми кисейными занавесками, горящими лампадами, тощими фикусами да жаром огромной лежанки.

Художник нашел выразительную форму, отражающую гнилую сущность унтиловщины и тем крепче помог зрителю сохранить в памяти отрицательное отношение к людскому мирку Унтиловска, о котором так говорит один из персонажей пьесы: "В реке, когда река идет, ни одна капля не смеет остановиться, иначе она гниет". Унтиловские люди не поняли и не хотят понять свежих ростков новой жизни, а "остановились и загнили".

Последняя встреча Художественного театра с Крымовым состоялась во время подготовки спектакля "Таланты и поклонники". Пожалуй, самыми удачными были декорации второго действия - театр в городском саду. Старые раскидистые липы окружают деревянное здание провинциального театра. В темной зелени разноцветные фонарики, здесь же в саду сложены декорации и бутафория. Здесь-то и происходила одна из решающих сцен молодой актрисы Негиной, осмелившейся игнорировать общество "почетных" горожан.

Но не только работа связывала Крымова с Художественным театром. Он был дружен и любим актерами старшего поколения, у них был общий язык, одинаковое понимание задач искусства. Надо было только присутствовать на беседах, когда за дружеским столом собирались Москвин, Крымов, Леонидов, Сахновский! К величайшему сожалению, время вычеркнуло из памяти подробности всех разговоров, вращавшихся, конечно, около театра. Это было своеобразное состязание остроумцев, тонких художников, знатоков жизни, во время которого Николай Петрович занимал одно из первых мест. В благодарной памяти осталось ощущение чего-то радостного, смелого, безудержно веселого, остроумного.

Девушки Владивостока приглашают на интим досуг