Часть первая. В лоне семьи (1832-1853)

I Часы Бернадота

Только сын девы Марии может быть и оставаться хорошим учеником.
Роже Пейрефитт. Дружба особого рода (слова папаши Лозона, преподавателя математики)

Итак, мы в Париже 1840 года. Каждый день, в один и тот же час, мужчина, одетый в наглухо застегнутый сюртук с ленточкой Почетного легиона в петлице, проделывает неизменный путь от нижней части улицы Птиз-Огюстэн (Теперь улица Бонапарта.) на левом берегу Сены до дома № 22 по улице Нев-Люксембург (Теперь улица Камбон.) на правом берегу, где находятся бюро Министерства юстиции.

Жители набережных и хозяева лавок, расположенных в аркадах улицы Риволи, могли бы при его появлении проверять часы, как делали это жители Кенигсберга при виде Иммануила Канта. Привычки философа были столь же незыблемы, что и привычки этого человека с серьезным лицом, грустными глазами, с черным галстуком, завязанным бантом, на котором покоится густая, уже седеющая борода; он движется не без торжественной надменности, всегда одинаково ровной походкой. Ничто не отвлекает его внимания. Ничто и никогда не заставляет его замедлить или ускорить шаг, хоть как-то отклониться от заданного пути. Мужчина этот - начальник кабинета хранителя печатей, г-н Огюст Мане. Образцовый чиновник, он быстро поднялся по ступеням административной иерархии. В возрасте тридцати трех лет, еще до падения Карла X, он уже был начальником отделения в Министерстве юстиции. Июльская монархия тоже к нему благоволила.

Родившемуся в конце прошедшего века - 14 фрюктидора IV года (31 августа 1796 года.) - Огюсту Мане сейчас сорок четыре года. Однако благодаря серьезности, осанке, всему облику, полному достоинства, ему можно дать куда больше, как, впрочем, и многим его современникам. Ведь понятия возраста относительны. В своих колебаниях они подчиняются чему-то такому, что связано с модой. В 40-е годы прошлого столетия те, кто едва распрощался с отрочеством, держали себя как зрелые люди. В театральном репертуаре тридцатилетних называли "старыми развратниками" (Цит по: Robiquet Jean. L'lmpressionnisme vecu. Paris, 1948. О первой пьесе Эмиля Ожье "Цикута" (1844).). Борода не зря отличает буржуа от лакея; она ведь еще и признак респектабельности. Г-н Мане должен был очень рано казаться "мужчиной в возрасте".

Он принадлежит к семье, происходившей из Иль-де-Франс; ее сыновья по традиции вот уже двести лет занимают более или менее важные официальные должности. В числе его предков архивы XVII и XVIII веков упоминают секретаря суда, прокурора и судью; расположенный неподалеку от Мант-ля-Жоли городок Эпон, где они жили, так и хочется назвать колыбелью клана Мане. Другие его члены в недавнем прошлом были: один прокурором в Большом совете, другой - казначеем Франции в канцелярии Алансона, третий - войсковым казначеем в Кале. Отец г-на Мане, умерший, едва достигнув пятидесятилетия в 1814 году, одно время был юристом в Париже, а в год революции стал мэром Женвилье, где из поколения в поколение члены семьи Мане наследуют великолепные имения. Инициативный по натуре, прекрасный администратор, он много сделал для этих мест (В 1899 году с некоторым запозданием память об этом Клемане Мане увековечили - его имя дали одной из улиц Женвилье.), особенно когда затеял большие осушительные работы (из-за близости к Сене климат Женвилье отличался чрезмерной влажностью, поэтому почти все представители семейства Мане страдали ревматизмом).

В 1831 году, теперь вот уже девять лет, Огюст Мане женился - не по любви, просто повинуясь тому, что принято, ибо для чиновника его положения желательно быть женатым, - на девице Эжени-Дезире Фурнье, которая была на четырнадцать лет его моложе и от которой он имел троих детей - мальчиков; он предпочел бы девочек: они спокойнее.

Он живет со своими домочадцами на улице Птиз-Огюстэн в доме 15 на третьем этаже; величественные ворота ведут в большой двор; позади него заросший старый сад. Здесь обитают и другие его родственники, в частности один из его шуринов, Эдмон-Эдуар Фурнье, артиллерийский офицер и адъютант герцога Монпансье, а также один из племянников, метр Жюль де Жуи, блестящий адвокат двадцати шести лет от роду, родственник известного литератора Виктора-Жозефа Этьенна, прозванного де Жуи, чьи шумные успехи в литературе и театре удостоили его чести быть избранным в 1815 году во Французскую академию.

В общем, все Мане - буржуа весьма зажиточные. После смерти отца Огюст Мане получил свою долю наследства (у него две сестры): 63 гектара земли и дома в коммунах Женвилье и Аньер. Он оставил за собой только маленькое имение, куда наезжает летом с домочадцами; остальное сдано внаем. К его собственным доходам присовокупляются доходы супруги: она в свою очередь была отнюдь не бедной. Одним словом, семья располагает по меньшей мере 25 тысячами франков в год (Здесь и далее имеется в виду современное Мане денежное исчисление.), что позволяет отнести ее к классу типичной средней буржуазии.

Г-н Мане ведет жизнь, обычную для людей его положения. Дважды в неделю он "принимает". Для Огюста Мане это часто тягостная необходимость, ибо ничто не удручает его больше, чем обязанность по долгу службы приглашать за свой стол официальных лиц. К тому же - но в глубине души - он не одобряет в отличие от своего шурина-офицера политику июльского режима. Даже своих коллег он посещает неохотно - по возможности реже. Он чувствует себя хорошо только среди нескольких друзей: это г-н Дефоконпре, переводчик Вальтера Скотта, который возглавляет коллеж Роллен, тот самый, что позади Пантеона; это г-н Пелла, преподаватель факультета права, и доктор Маржолэн. Возможно, он дорожит также и знакомством с довольно многочисленными лицами духовного звания, и они не упускают случая постучаться в его дверь. В самом деле, разве некая Агата Мане не была монахиней в монастыре Богоматери?

Итак, семейство Мане живет довольно замкнуто. Позже, когда старшему из сыновей, Эдуару (его с рождения прочили в магистратуру), исполнится семнадцать лет и волею случая ему придется познакомиться с сыном модистки, юноша будет крайне этим изумлен. "Пусть тебя не пугает это слово - "модистка", - поспешит написать он матери, - право же, эта женщина совсем не похожа на себе подобных, а ее сын, ученик коллежа Жоффруа, просто очаровательный юноша и куда благовоспитаннее, чем многие из нас, поверь. И все же признаюсь, что оказаться в первое свободное от занятий воскресенье в лавке модистки было довольно странно".

В 1840 году старшему сыну было всего восемь лет. Он родился 23 января 1832 года в семь часов вечера и вырос в этой довольно угрюмой квартире, которую он и его братья, семилетний Эжен и пятилетний Гюстав, наполняют, по мнению г-на Мане, излишним шумом. Полупансионер в заведении каноника Пуалу в Вожираре, Эдуар там смертельно скучает. На уроках ему совсем неинтересно; скорее бы пришла няня, скорее бы вернуться на улицу Птиз-Огюстэн, под крылышко матери - мать он обожает, - и братьев, и кузенов Фурнье.

Самые лучшие минуты наступают по вечерам, когда дядюшка Фурнье (а он к тому же и его крестный) коротает досуг вместе с родителями Эдуара и другими завсегдатаями дома - это происходит довольно регулярно. Пока дамы рукодельничают, а мужчины беседуют, дядюшка Фурнье - низенький, дородный, добродушный толстяк со смеющимся лицом и маленькой бородкой - забавляется, вынув из кармана блокнот для рисования: делает наброски. Обязанный, как и другие артиллерийские офицеры, уметь рисовать по причинам профессиональным, "чтобы зафиксировать укрепления, местонахождение и позиции противника" (Кеy Robbert Manet Paris. 1938.), дядюшка Фурнье питает к карандашу подлинную страсть.

Образованный, с тонким вкусом, Фурнье по-настоящему любит искусство, хотя в присутствии своего деверя почти не рискует заговаривать на подобные темы. Чтобы наблюдать за дядюшкой, Эдуар тут же оставляет все игры. Он и сам осмеливается сделать несколько штрихов на бумаге. Мгновенно сосредоточившись, он прислушивается к советам, начинает сызнова, кое-что исправляет, знакомится с перспективой.

Но время бежит. Г-н Мане, который не удостаивает вниманием все эти пустые забавы, смотрит на большие часы с колонками, что стоят в гостиной на камине между двумя массивными канделябрами, - пора спать.

Утвержден новый хранитель печати; г-н Мане оставил министерское бюро - его самого назначили на должность судьи в суде первой инстанции департамента Сены. Он испытывает чувство удовлетворения: наконец-то освободился от зависимости, так его тяготившей.

В настоящее время г-н Мане имел бы все основания считать себя довольным судьбой, если бы Эдуар, его старший, не причинял столько огорчений. Эдуар не трудится. Ни малейших успехов. Не скажешь, что он недисциплинированный ученик, но вечно какой-то рассеянный, равнодушный. Впрочем, учителя из заведения Пуалу слишком к нему снисходительны - быть может, оттого, что он так располагает к себе? При всей своей суровости г-н Мане, конечно же, не бессердечен. Он ни в коем случае не хотел бы притеснять этого ребенка. Но все-таки интернат будет ему полезнее. Короче, невзирая на испытываемые в этот момент сожаления, г-н Мане решает забрать сына из учебного заведения Пуалу и поместить на полный пансион в коллеж Роллен - тот самый, где начальствует его друг г-н Дефоконпре.

Эдуар - ему теперь уже двенадцать лет - не испытывает никакой радости, узнав об уготованном ему новом образе жизни. Прощайте, милые сердцу вечера, когда он коротал время подле дядюшки Фурнье. Эдуару разрешено покидать стены коллежа только по четвергам и воскресеньям; к тому же право на это он должен заслужить сравнительно приличными оценками.

По правде говоря, ничего в нем нет привлекательного, в этом коллеже Роллен на улице Пост (Бывшая улица По; сейчас улица Ломонд. Коллеж Роллен находился там, где сейчас расположены дома под № 42-54.), куда в октябре 1844 года Эдуар поступил в пятый класс. Хотя он и считается одним из самых "аристократических" (Proust Antоnin. Edouard Manet. Souvenirs publies par A. Barthelemy. Paris, 1913.) учебных заведений Парижа, этот бывший монастырь августинцев слишком уж напоминает о прошлом: ведь при монархическом режиме там было исправительное заведение, куда принудительно заключали особ женского пола.

В низких, слабо освещенных залах глазу остановиться не на чем: хоть бы какая-нибудь гравюра, даже географической карты нет, ученикам тесно, они "стиснуты как сельди в бочке" (Proust Antonin, op. cit.), пюпитры давят на грудь. Вечерами коптит скверный кинкет: света от него ничтожно мало, зато воздух наполняется зловонием.

С самого начала занятий г-н Дефоконпре - а он очень привязан к Эдуару - старается успокоить родителей относительно способностей их сына. "Знания этого ребенка слабы, - пишет он в своих заметках, - но он усерден, и мы надеемся, что он будет успевать". Слабы, это верно. По всем предметам он плетется в хвосте пятого класса. Вот, к примеру, латынь: среди шестидесяти двух учеников он ни разу не занял места ближе сорок второго, а порой скатывался даже до пятьдесят седьмого. И так почти по всем предметам. Только однажды по латинскому переводу ему удалось выйти на шестое место - это его лучший результат за весь год, - но после следующей контрольной работы он снова на пятьдесят втором месте (Все школьные оценки и замечания, упоминаемые в этой главе, приводятся согласно рукописному оригиналу школьных оценок Мане хранящемуся в запаснике Кабинета эстампов парижской Национальной библиотеки. ). Что касается слова "усердие", так любезно употребленного г-ном Дефоконпре, то это, пожалуй, сильно сказано. Кроме гимнастики - да, там он среди лучших - и еще, конечно, рисунка, чем еще интересуется Эдуар? Историей? Порой хочется верить, что это действительно так, но чаще, пока г-н Валлон (Г-н Валлон, которому было тогда тридцать два года, впоследствии сыграл как депутат от департамента Нор определенную политическую роль, хоть и кратковременную, но решающую, когда в 1875 году вырабатывалась Конституция III Республики.) ведет занятие, Эдуар украдкой почитывает что-нибудь постороннее.

И к сожалению, в июльских заметках г-н Дефоконпре будет вынужден почти признать, что ученик, которому он покровительствует, не отличался чрезмерным "усердием". Его продвижение было "в итоге немного медленно"; разумеется, он проявил "достаточно доброй воли", но все же "хотелось бы видеть больше рвения и энергии". В конечном итоге юный Эдуар останется в пятом классе на второй год.

Вряд ли г-н Мане был слишком доволен. Как не похож на него этот беззаботный легкомысленный ребенок! Может, он больше походит на родственников по линии Фурнье? Кто знает? Ведь родственники по материнской линии и впрямь не отличаются слишком-то уравновешенным темпераментом; в отличие от представителей семьи Мане они импульсивны, восприимчивы, склонны к авантюрам. Брат мадам Мане, кирасирский лейтенант, вспыльчивый задира, убит на дуэли. Ее дед Делану (ведущий свое происхождение от той династии Делану родом из Пуату, которая еще со времени Генриха III и на протяжении всего старого режима давала королям камердинеров) в годы революции нажил благодаря спекуляциям кругленькое состояние, но затем его потерял. Что до ее папаши... Но тсс! Ну что можно сказать об этом ловком дипломате - ведь он, как известно, внес свою лепту в превращение князя Понтекорво, маршала Бернадота. в наследника шведского престола, куда этот выскочка вознесся под именем Карла XIV. И что остается сказать об этом Бернадоте, который, получив свое, заплатил черной неблагодарностью тому, кто ему так помогал? Мадам Мане была крестницей короля Швеции - он умер несколько месяцев тому назад, в 1844 году, - но что проку? Она любит подсчитывать: ко дню крещения - колье из кораллов, а на свадьбу - вон те большие часы, что отсчитывают время на камине в гостиной. Вот и все! Не слишком-то много! Просто пустяк! Однако мадам Мане забывает упомянуть, что, помимо этих часов, Карл XIV преподнес ей на свадьбу еще шесть облигаций государственной ренты и 6 тысяч франков наличными. Она забывает также - впрочем, она может этого не знать, - что ее отец вовсе и не был дипломатом.

В 1810 году, когда разворачивались события в Швеции, Жозеф-Антуан-Эннемонд Фурнье (Он родился в 1762 году и был сыном смотрителя вод и лесов Гренобля.), прежде занимавшийся коммерцией в Ганновере, а затем обосновавшийся в Гётеборге, обанкротился. Он вернулся во Францию. Случилось так, что вследствие обстоятельств, не до конца выясненных, Фурнье поступил на службу к Бернадоту. дабы помочь ему в осуществлении его кампании. Снабженный изрядной суммой денег, он отправился в Швецию и прибыл в Эребро, где тогда совещался риксдаг. Риксдаг утвердил избирательную комиссию из двенадцати членов. При первом голосовании Бернадот получил один-единственный голос. Воспользовавшись тем, что французский поверенный в делах был отозван, Фурнье, не гнушаясь буквально никакими средствами, выдал себя за представителя императорского правительства. Он во всеуслышание заявил, что "Бернадот - единственный наследный принц, которого император и вся Франция восприняли бы как достойного избрания" (Nabonne Bernard. Bernadotte.). Дело было сделано, Бернадот получил десять голосов.

Знает ли г-н Мане обо всех этих делишках? Если ему и доводилось думать о своем тесте - впрочем, он его никогда не видел (Эннемонд Фурнье умер в 1824 году, за семь лет до свадьбы дочери), - то только тогда, когда начинало казаться, что Эдуар похож не на родственников по отцовской линии, а скорее как раз на этого предка, героя невероятнейшей истории, о котором в официальных сферах до сих пор отзываются весьма неодобрительно (В 1845 году Б. Сарран Младший публикует в издательстве "Comptoir des imprimeurs-unis" "Историю Бернадота" в двух томах, где Фурнье представлен "личностью, недостойной уважения, лишенной звания и полномочий", где говорится о "неблаговидной деятельности этого лица в прошлом", где, наконец, цитируются слова министра иностранных дел императорского правительства: "Я не в состоянии поверить, что это лицо имело наглость самовольно взять на себя какую-то миссию (...) Правительство (...) в любом случае не могло опуститься до того, чтобы использовать подобного субъекта для осуществления своих намерений". Почти все биографы Бернадота вынуждены крайне резко высказываться по поводу Фурнье. Любопытное обстоятельство - вероятно, никто из них не знал, что это дед Мане. Что касается исследователей жизни художника, то у них никогда не возникало желания уточнить эту историю по первоисточникам, и они скопом повторяли легенду о дедушке-дипломате.). Но тсс! Часам, позванивающим в тихой квартире на улице Птиз-Огюстэн, надлежит напоминать только о неблагодарности покойного короля по отношению к "дипломату", которому он был обязан своим возвышением.

Оставшись на второй год в пятом классе, Эдуар лишается товарища, чьей дружбой очень дорожил, - Антонена Пруста (Этот Антонен Пруст, который будет всю жизнь тесно связан с Мане, не имеет никакого отношения к семье Марселя Пруста.), сына бывшего депутата от департамента Де-Севр. Без малого год провели они в пятом классе бок о бок на одной узкой скамье. Но Антонен Пруст, как и положено, переходит в четвертый класс. Друзья не смогут больше видеться, разве что в неурочные часы. Они будут встречаться также по воскресеньям, когда отправляются на ставшую традиционной прогулку в сопровождении дядюшки Фурнье.

Дядюшка Фурнье, будучи в восторге от способностей племянника к рисованию, всячески способствует их развитию. Пока его гарнизон стоит в Венсенне, он часто привозит туда своих подопечных; все трое делают наброски, гуляя по окрестностям. Ну и конечно же, он водит их в музеи, главным образом в Лувр.

Лувр обладал тогда особой притягательностью для посетителей - там экспонировалось пятьсот картин из так называемого "испанского музея" Луи-Филиппа. В те годы Испания у французов была в моде. Со времен Наполеона и печально известной войны, которую вел император по ту сторону Пиренеев, все военные или политические события - такие, к примеру, как экспедиция 1823 года, взятие форта Трокадеро в Кадисе или сражения карлистов, - не переставали привлекать внимание к этому полуострову. Возрождая традицию, прославленную Корнелем и Лесажем, писатели романтической эпохи часто вдохновлялись Испанией: так случилось с Гюго, после "Эрнани" 1829 года создавшим в 1838 году "Рюи Блаза". Шарль Нодье опубликовал в 1837 году "Инесс де ла Сиеррас", а Теофиль Готье выпустил в 1843 году "Tras los Montes" (За горами" (исп.).). Мериме, у которого в 1825 году вышел в свет "Театр Клары Гасуль", издает "Кармен". В живописи тоже происходило нечто подобное. Разве в последнем Салоне полотно Курбе не называлось "Гитареро"? В 1838 году могло показаться, что вот-вот родится школа франко-испанской живописи.

Как раз в первых числах января 1838 года был официально открыт "испанский музей". В сущности, этот факт положил начало постепенно крепнущему интересу к искусству Испании - если прежде его знали очень мало, то теперь оно приобретает неповторимую прелесть новизны. Ранее произведения испанских художников казались далекими, недостижимыми. Граверов, благодаря которым картины могли бы получить распространение в репродукциях, в Испании не было. И какие вообще полотна мастеров Пиренейского полуострова хранились до этого времени во французских музеях? Нетрудно было их сосчитать.

В Лувре их было ровно двенадцать (Опись 1832 года.). Поэтому, когда в 1837 году в Испании вспыхнули беспорядки, связанные с движением карлистов, Луи-Филиппа осенила идея поручить барону Тейлору - искушенному любителю искусства и опытному путешественнику (благодаря его посредничеству еще в 1831 году Мухаммед Али милостиво уступил луксорский обелиск) - "приобрести без шума" в Испании столько картин, сколько удастся. Барон Тейлор получил для этих операций более миллиона франков. Ему удалось тайно вывезти из Испании, преимущественно морем, более четырехсот произведений - неравноценных, конечно, но несколько десятков полотен представляли интерес и ценность исключительные.

Эти картины - а к ним в 1842 году прибавилась еще и коллекция англичанина Фрэнка Холла Стэндиша, завещанная им Луи-Филиппу, - дядюшка Фурнье и комментирует своему племяннику. Какое впечатление они должны произвести на тринадцатилетнего мальчика, такого нервного и эмоционального! В пяти огромных залах "испанского музея", где полы вымощены красной плиткой, а картины в рамах почти касаются друг друга, царит глубокая тишина. Посетители погружены в размышления и даже чуть подавлены этой мрачной живописью, благодаря плохому освещению она кажется еще темнее. Из коричневого мрака, прорезанного сверкающими вспышками, возникают какие-то лихорадочно-напряженные, экстатичные или жестокие сцены: изображения самых "невероятных мук, где среди прочих муки святого, наматывающего на вращающийся барабан собственные внутренности"; рождаются "полный благочестивости и ужаса кошмар", "сновидение, пронизанное чудовищной мистикой", которое отдает "монастырем и инквизицией" (Breton Jules. Nos peintres du siecle. Paris, 1889.). Каталог "испанского музея" щедр в своих атрибуциях. Весьма сомнительно, что в нем действительно было девятнадцать картин Веласкеса, восемь - Гойи, девять - Греко, двадцать пять - Риберы, двадцать две - Алонсо Кано, десять - Вальдеса Леаля, тридцать восемь - Мурильо и восемьдесят одна - Сурбарана. И однако, все же как много прекрасных произведений! Некоторые детали Эдуар зарисовывает в свой альбом. Подолгу ли стоял он перед такими полотнами, как "Махи на балконе" и "Женщины Мадрида в костюмах мах" Гойи, или у сурбарановского "Монаха"? Так или иначе он запомнил их навсегда.

Вероятно, дядюшка Фурнье водил его полюбоваться и превосходной коллекцией маршала Сульта; последний, будучи "знаменитым грабителем испанских церквей" (Rosenthal Leon. Du Romantisme au Realisme. Paris, 1914.), собрал для своей галереи сотни две картин, и среди них несколько замечательных Мурильо и подлинные шедевры Сурбарана.

Стараниями дядюшки Фурнье приобщение к искусству во время каникул не прекращается - это происходит то в Женвилье, то в имении Понсель близ Монморанси, принадлежащем артиллерийскому офицеру.

Человек страсти сосредоточен только на своей страсти. Целиком поглощенный страстью собственной, дядюшка Фурнье, нимало не думая о плохих оценках Эдуара, а тем более о том, что не следовало бы отвлекать его от греческого и латыни, норовит, как только он оказывается рядом, вручить племяннику карандаш. Он даже подарил ему "Этюды по Шарле" - пусть мальчик совершенствуется в искусстве рисунка.

Дальше - больше. Занятия в коллеже Роллен возобновились. Смысла от того, что Эдуар остался в пятом классе на второй год, никакого: по сравнению с прошлым годом он так и не достиг лучших результатов, кроме разве истории, где один-единственный раз, в мае, был удостоен второго места. "Этот ребенок мог бы успевать куда лучше; правда, намерения у него хорошие, но он несколько легкомыслен и не так прилежен в выполнении школьных заданий, как хотелось бы". Но дядюшку Фурнье это ничуть не интересует - он одно вбил себе в голову и как-то за воскресным обедом настоятельно советует г-ну Мане записать Эдуара на дополнительные уроки рисунка, которые проводятся в коллеже Роллен.

Как? Уроки рисунка? Г-н Мане живо встрепенулся. У него три сына. Для каждого из них давным-давно уготовано жизненное поприще. Эдуар и Эжен будут судьями, Гюстав - врачом. Рисунок! Чем может помочь рисунок в жизни Эдуару Мане? Пусть лучше ему об этих глупостях и не заикаются. А Эдуару следовало бы уделять больше времени урокам и школьным заданиям. Дядюшка - а он недавно получил чин подполковника - больше к этому разговору не стал возвращаться. Просто через несколько дней, оставив без внимания доводы зятя, он отправился в коллеж Роллен и попросил г-на Дефоконпре записать Эдуара на дополнительные уроки рисунка. Платить за них будет он сам, подполковник.

Уроки эти - Антонен Пруст их тоже посещает - не слишком вдохновляют Эдуара. Это академизм чистой воды. Копии с какого-нибудь рельефа, а еще чаще - с гравированных репродукций. Эдуара одолевает зевота. При первой же возможности он старается "ускользнуть в гимнастический зал" (Proust Antonin, op. cit). Этот четырнадцатилетний мальчуган имеет собственное мнение о живописи и рисунке. Пока г-н Валлон вел урок, он только что тайком прочел "Салоны" Дидро. "Если одежда какого-либо народа выглядит жалкой, искусство должно пренебречь этим". Эдуар прочел Прусту эти слова. "Вот, право, глупости, - сказал он ему, - в искусстве следует всегда принадлежать своему времени, делать то, что видишь, не беспокоясь о моде".

Сам он делает в рисовальном классе только то, что видит. Бог с ними, с гипсами, которые велено тщательнейшим образом воспроизвести на бумаге, - лучше он сделает несколько портретов своих товарищей. Вскоре многие начинают подражать его примеру. Пруст в первую очередь. Учитель рисования в ярости, он бьет тревогу, жалуется заведующему учебной частью, а тот составляет рапорт г-ну Дефоконпре.

Вначале г-н Дефоконпре приказывает отстранить непокорных учеников от занятий на целый месяц. Затем он меняет решение, зовет виновных в свой кабинет, "отечески" их поучает и, взяв с них обещание "отныне точно копировать модели", отменяет наказание. Виновные изо всех сил демонстрируют свое раскаяние и стараются перерисовать "как можно точнее три фигуры с литографии по картине барона Жерара, где изображен въезд короля Генриха IV в добрый старый Париж в 1594 году" (Proust Antonin, op. cit.).

А дела идут все хуже. Г-н Дефоконпре вынужден признать очевидный факт: Эдуар послушен, но тем не менее легкомыслен - он или вообще не работает, или работает плохо. Вместо того чтобы прилежно заниматься, все время рисует в тетрадях. Поборов природную кротость и страдая от мысли, что он причинит семейству Мане такое огорчение, г-н Дефоконпре решает уведомить обо всем этом родителей. Г-н Мане вне себя. Если Эдуар немедленно не наверстает упущенное, ему несдобровать! А для начала, невзирая на удручающие отметки, он в октябре пойдет прямо в третий класс, минуя таким образом четвертый.

Между тем Антонен Пруст переходит из коллежа Роллен в пансион на улице Фоссе-Сен-Виктор. Но время от времени друзья все-таки будут встречаться. Если служба не позволяет дядюшке Фурнье вести их в музеи, свидания подростков происходят на приемах, где они бывают вместе с мадам Мане. Мадам Мане любит общество. У нее красивый голос, она недурно поет и потому не упускает случая посещать другие салоны и светские рауты, особенно вызывающие большой интерес музыкальные утренники в доме графини де Спарр, который находится на площади Сен-Жорж. Но Эдуар, обреченный на недельное затворничество в коллеже, по возможности старается не задерживаться на этих приемах - очень уж они церемонны, а он юн и нетерпелив. Он предпочитает украдкой - в свои пятнадцать лет он робок, как девочка, - поглядывать на молодых женщин, прогуливающихся в Тюильри или на Елисейских полях (в то время "верхняя часть Елисейских полей представляла собой отлогий склон, заросший необычайно красивыми деревьями; роща переходила затем в сады") (Proust Antonin, op. cit.); торговцы и торговки предлагают там цветы, сласти и пирожные.

Эдуар переживает муки переходного возраста. Мальчику просто необходимо иногда выплеснуть физические силы. Его поведение оставляет желать лучшего. К лености, небрежению прибавляется какая-то неугомонность. Г-н Дефоконпре вынужден признать, что недоволен мальчиком; он считает, что у Эдуара "трудный характер". Уроки - "слабо", внеклассные задания - "слабо"; только по рисунку у Эдуара "очень хорошо". Г-н Мане бранит старшего сына. Исправится он или нет? Возьмется ли наконец всерьез за занятия? Давно пора подумать о будущем. Неужто он воображает, что из такого лентяя может получиться судья?

Эдуар что-то бормочет... Как? Г-н Мане не ослышался? Ну ладно, если уж на то пошло, то Эдуар прямо заявляет отцу: у него нет ни малейшего призвания изучать право. Он хотел бы... И произносит нечто из ряда вон выходящее: он хотел бы стать художником. Г-н Мане оглушен. Он резко бросает сыну, что впредь не желает слышать ничего подобного. Но Эдуар упорствует. Каждый из них стоит на своем. Первый угрожает, второй плачет.

Г-н Мане, ошеломленный этим неожиданным бунтом, не может поверить, что Эдуар не желает отречься от своих прямо-таки бессмысленных намерений. Ребячество! Мальчишеский бред! Вот результаты пагубного влияния дядюшки Фурнье! Это он внушил племяннику подобное сумасбродство. Г-н Мане так зол на шурина, что того и гляди вспылит. Стараясь хоть как-то образумить непокорного сына, он взывает к друзьям, к родственникам, к г-ну Пелла, который стал деканом факультета права, к метру Жюлю де Жуи. Эдуар любит отца, но и боится его; он плачет и все-таки не уступает. И не думает уступать. Всхлипывая, он говорит, что скорее убежит из дому, чем будет изучать право.

Невероятно - бунт! И кто бунтует? Мальчуган, прежде такой робкий, такой послушный, такой почтительный. Отец не может прийти в себя. Ну хорошо. Так вскроем же этот гнойник, и чем скорее, тем лучше. Сам судья уступать не намерен. Ему доводилось переубеждать и не такие упрямые головы. Нет, он уступать не намерен - в самом крайнем случае, так уж и быть, он может пойти на незначительную уступку. Коль скоро Эдуар упрямится, то пусть он сейчас же, немедленно изберет себе карьеру по вкусу - за исключением, разумеется, карьеры "рапэна" (Рапэн (франц. rapin) - ученик живописца. В представлении французского обывателя середины прошлого века "рапэн" - мазила, пачкун.).

Вместе с родителями Эдуар выезжает порою на курорт в Булонь, на берег Ла-Манша. Море его влечет. В гимнастике он преуспевает. Поступление в Мореходную школу было бы к тому же лучшим способом избавиться от ненавистного коллежа, сократить срок ученичества. Эдуар упорно сопротивляется, в подростке, что превращается в юношу, бурлит кровь, и он не раздумывает долго. С внезапной решимостью он заявляет отцу, что станет моряком. Сам г-н Мане домосед, он привык к Парижу - решение сына не столько удивляет, сколько разочаровывает его. Уж если не магистратура, так хоть какая-нибудь служба по гражданскому ведомству; но вслух возражений своих он не произносит. Пусть будет флот! Все лучше, чем богема, общество каких-то мазилок.

Возрастной предел для поступающих в Мореходную школу - шестнадцать лет. У Эдуара мало времени на подготовку - ему скоро исполнится шестнадцать. Поэтому уже в конце учебного года, то есть в июле 1847 года, он будет участвовать во вступительном конкурсе.

У ученика третьего класса - и ученика посредственного - мало шансов на успех. Тем более что занимается он по-прежнему вяло. По-прежнему манкирует изучением классических языков, а между тем они есть в программе конкурса; только математику учит как будто охотно. Результаты конкурсных экзаменов более чем неудовлетворительны. За сочинение по французскому языку он получил одиннадцать баллов; девять по математике; за сочинение по латыни - семь; от устных экзаменов, поняв, что сдавать их бесполезно, вообще отказался. "Он просто потерял время", - сказал один из экзаменаторов.

Провал постарались замять (До сего времени специалисты, изучающие жизнь Мане, о нем не знали. Приводимые мною сведения взяты из архивных материалов Исторической службы Морского министерства ("Поименный список кандидатов, экзаменовавшихся для поступления в Мореходную школу. Год 1847").). В июле следующего года Эдуар получит возможность еще раз испытать свои силы. В октябре 1847 года г-н Дефоконпре разрешает ему, пропустив следующий очередной класс, перейти прямо в старший - несомненно, для того, чтобы облегчить ему подготовку.

А тем временем во Франции происходят важные события. После неурожаев 1845-1846 годов наступает голод; недовольство июльской монархией еще усиливается; ее справедливо упрекают в противодействии всяческим реформам. Политические ораторы безостановочно обрушиваются на Гизо, министра Луи-Филиппа. В феврале 1848 года в Париже начинаются беспорядки. 24 февраля происходит революция; Луи-Филипп отрекается от престола. На следующий день провозглашают республику.

Преданный Орлеанской фамилии, дядюшка Фурнье немедленно подает в отставку. Воспользовавшись этим предлогом, г-н Мане, осуждающий поведение шурина, ссорится с ним. Это разрыв - разрыв окончательный, "бесповоротный", как скажет сам Фурнье (Письмо Эдуару Мане от 1 октября 1855 года.), мотивированный не только политическими симпатиями. Дядюшка Фурнье съезжает с улицы Птиз-Огюстэн и удаляется в Понсель. Пройдут долгие годы, прежде чем Эдуар вновь встретится со своим крестным.

Отметки подростка вряд ли могли смягчить отношение г-на Мане к сыну, возомнившему себя рисовальщиком. Риторика - "посредственно"; математика - "удовлетворительно"; история - "весьма поверхностно"... Что касается оценки "очень хорошо", полученной за рисунок, то для отца это хуже всякого порицания. Ученик Мане упорствует в своих так хорошо известных пристрастиях. "Прилежание и поведение: нам не удалось констатировать здесь никаких сдвигов". Имеет ли смысл при таком положении подавать на конкурс в Мореходную школу? В марте Мане узнал, что начиная с 1849 года для тех юношей, которые будут в течение восемнадцати месяцев плавать на борту судна, принадлежащего государству, предельный возраст для поступления - восемнадцать лет. Эдуару это на руку: он не посылает документы на кандидатский конкурс (Очень часто пишут, что Мане участвовал в конкурсе 1848 года. Однако это не так, что подтверждает "Поименный список" того года из архивов Исторической службы Морского министерства.).

Пока он с присущей ему беспечностью заканчивает старший класс, непрестанные общественные волнения во Франции вызывают новый взрыв. В июне в восточной части и в центре Парижа снова строятся баррикады. Чтобы собственными глазами увидеть события этих кровопролитных дней, Эдуар, не боясь "подвергнуться обстрелу", в сопровождении Пруста отправляется в предместье Сент-Антуан. Друзья видят, как несут на носилках смертельно раненного парижского архиепископа его преосвященство Аффра, пытавшегося предотвратить столкновение между правительственными войсками и восставшими.

Решения министерства по поводу очередного конкурса в Мореходную школу меняются. Девятого августа выносят следующее постановление: чтобы воспользоваться льготой - продлением срока поступления до восемнадцати лет, - кандидатам достаточно плавать двенадцать месяцев. Десятого октября - новое послабление: плавание может быть совершено на торговом судне, к тому же его можно заменить путешествием за экватор ("Официальный бюллетень Морского министерства", год 1848-й, и "История Мореходной школы и заведений, ей предшествующих" написанная одним из бывших офицеров (Quantin Maisоn, Paris, 1889).).

При сложившихся между г-ном Мане и его сыном напряженных отношениях плавание - единственный выход. Эдуар уедет. Неужели в тот момент он искренне верит, что станет моряком? Неужели не вспоминает о желании сделаться художником, из-за которого и воспротивился отцовской воле? Он продолжает рисовать. Но сейчас его привлекает главным образом перспектива большого путешествия. Оно так соблазнительно, потому что сулит свободу. Уехать - значит освободиться от отцовского давления.

Некий судовладелец из Гавра, узнав о последнем министерском постановлении, делает ловкий ход: он предлагает маменькиным сынкам, желающим поступить в Мореходную школу, пройти требуемую минимальную стажировку в наиболее благоприятных условиях. Принадлежащее ему судно "Гавр и Гваделупа" повезет их вместе с преподавателями за экватор, в Рио-де-Жанейро (Начинание это было подвергнуто строгому осуждению. "Во время этого увеселительного плавания, - пишет бывший офицер, автор упомянутой выше "Истории Мореходной школы", - больше покуривали трубку, чем думали о программе конкурса; по возвращении очень немногие попали в число учеников школы; но так как им еще не исполнилось восемнадцати лет и у них еще осталось про запас время, то большинство в конце концов поступили ".).

Эдуар записывается в число участников первого рейса. В самом начале декабря он уезжает из Парижа в Гавр; отец его сопровождает.