(Дорохов К. Г.) Памятные встречи

Крымова как художника я знал н любил давно, но познакомился с ним только году в 1934-1935. Встречался с ним редко, с большими перерывами. Может быть именно поэтому каждую из встреч с ним я помню до мельчайших подробностей.

На одном из советов на Кузнецком мосту году в 1937-1938, незадолго до войны, А. Ржезников показывал свои работы. Это были жанровые вещи, сделанные в Донбассе, и наряду с ними чудесные, полные солнца и воздуха пейзажи Украины.

Поднялся Крымов и, возвышаясь над всеми членами совета, обратился к собравшимся. А нужно сказать, что в ту пору открытые художественные советы были для нас, как праздник и школа, и привлекали полный зал молодых художников. Да и не удивительно. Один состав совета уже делал их творческими вечерами необычными и значительными. В совет входили в ту пору А. Герасимов, С. Герасимов, И. Грабарь, А. Дейнека, П. Кончаловский, Н. Крымов, И. Машков, К. Юон и другие.

При выступлении Крымова все в зале как-то насторожились, и в наступившей тишине Николай Петрович начал свою необычайную речь словами:

- Покажите мне Ржезникова. Где он?

В задних рядах, по-мальчишески смущаясь, с озорной улыбкой в глазах, по обыкновению прикрывая рукой нижнюю часть лица, прячась за спины товарищей, стоял Ржезников.

- Ах, вот он какой! Я именно таким его и представлял себе. Смотрите, он даже внешностью своей похож на Левитана.

Здесь в голосе Крымова начали звучать какие-то особые нотки. Протянув к Ржезникову руку, он сказал приблизительно следующее:

- В Ржезникове мы видим блестящего живописца, его пейзажи заслуживают самую высокую оценку. В нем я вижу продолжателя традиций русской пейзажной школы. И в нем я имею своего преемника и готов его от души приветствовать.

На протяжении ряда лет Николай Петрович неизменно тепло относился к Ржезникову, следил за его творчеством, а в суровые годы войны, когда Ржезников был на фронте, находился с ним в переписке.

Через несколько дней Крымов, несмотря на болезнь, приехал к нам, вернее к Ржезникову, на Масловку. У меня и Ржезникова в ту пору была одна мастерская на двоих. Сопровождал его Л. Зевин, который был близок Крымову и пользовался его вниманием.

Осмотрев все, что ему показал Ржезников, он обратился ко мне: "А нуте-ка, молодой человек, покажите теперь вы свои работы". Показать ему я ничего не мог: мы только накануне получили мастерскую, и вещи свои я еще не перевез.

- Ах, не хотите, стыдно, молодой человек. Когда вас просят, надо показывать, - недовольно произнес Крымов и, как бы перестал вовсе меня замечать.

Через несколько дней Зевин передает мне:

- Крымов сказал, чтобы ты ему срочно позвонил.

Звоню, называю себя и слышу:

- Вот что, молодой человек, завтра в двенадцать дня я вас жду, но непременно с работами.

Я лихорадочно отбираю работы, забиваю ими полное такси и еду к Крымову.

В небольшой уютной квартирке, в одном из переулков на улице Кропоткина и была его мастерская. На рояле масса этюдников всех фасонов и размеров, а за окном давно знакомые по крымовским пейзажам крыши. Встретила меня приветливая Екатерина Николаевна.

Рассматриваю Крымова ближе. Высокий, с твердыми чертами лица, с суровыми умными глазами, худой и изможденный болезнями человек. Несмотря ни на что, величав и красив.

- А я вас ждал, - говорит Крымов, не обращая внимания на груду привезенных мною работ. - Смотрите, я специально для вас начал этюд, - указывает Крымов на холст, стоящий на мольберте.

На холсте красивый пейзаж (вид из окна) перевернут вверх ногами. Мне искренне жаль, что он будет записан, но возражать не осмеливаюсь.

В руках у Крымова палитра, и он начинает писать по старому холсту вид из окна.

- Смотрите внимательно на то, что я буду делать и как.

Уверенной рукой проложил серо-розовое зимнее небо, решительно прописал снег, сразу безошибочно взяв отношения. Во время работы говорил, поясняя, почему именно так, а не иначе он взял тот или иной тон. Я молчал, не совсем понимая, зачем он меня позвал.

- Вы кого любите из художников, - спрашивает Николай Петрович.

Начинаю перечислять, называю Сурикова, Серова.

- Это хорошо, - говорит Крымов. - "Крымова". - А вот это уже лишнее, - произнес он, видимо, усматривая угодливость и подхалимаж с моей стороны.

Но я сказал это искренне. Крымова я любил всегда и, не будучи знаком с ним и не видя его ни разу, считал его всегда в числе своих учителей, как и многие мои товарищи из молодых художников.

- Так, на этом пока кончим, - сказал, поворачиваясь ко мне, Крымов.

- А ну, покажите-ка, что вы привезли, - говорит Николай Петрович, оставляя палитру, усаживаясь поудобнее в кресло и закуривая.

Я первым делом начал показывать портреты и среди них "Ненецкую девушку", которая висит теперь в Третьяковской галерее и которой я был доволен.

- Ну, это не по моей части, уберите.

Я опешил и стал показывать пейзажи. Крымов смотрит молча, изредка делая замечания.

- Это ничего, неплохо, а вот это - дрянь. А вот это совсем не плохо, только вот эту стену надо протереть какой-нибудь фузой (он выразился крепче) и будет хорошо.

А когда я показал ему пейзаж, сделанный во время пребывания в институте, который я писал из окна реального училища в Чернигове в течение целого месяца, в дождливую ненастную погоду, Николай Петрович сказал:

- А... а... а... это у вас прямо Писсарро.

Это меня обрадовало и обескуражило. В ту пору принято было считать Крымова сторонником только русской школы, школы Шишкина и Левитана.

Не дождавшись конца показа работ, он подошел к своему начатому этюду, перевернул его и сказал:

- Зря я вам показывал, вы это уже знаете.

И действительно, так как я учился на работах Крымова, висящих в музеях и на выставках, то все, что показал Николай Петрович, было мне знакомо.

- А теперь садитесь поговорить, - сказал он, впервые приглашая меня сесть после того, как я часа полтора простоял на ногах. Уважение мое к нему было так велико, что я считал это естественным и готов был простоять еще хоть три часа.

Разговор у нас был долгий. Говорил, конечно, в основном Крымов и к тому же на самые разнообразные темы.

Он доставал этюды, показывал мне, вспоминал где и когда их писал, много рассказывал о Коровине, чрезвычайно образно, порою курьезно, как-то по-своему, "по-крымовски".

Быстро пролетели 2-3 часа, которые я у него провел. Увязываю работы, выношу на лестницу, прощаюсь; приглашает заходить и говорит на прощание:

- Вы - пейзажист. Пишите больше, у вас пойдет.

После этого с большими интервалами мне приходилось изредка встречаться с Крымовым на вернисажах и обсуждениях, у него на квартире, а то и просто на Кропоткинской улице, где я неподалеку жил.

Году в 1939 мне довелось быть у Николая Петровича не помню по какому поводу. Он встретил меня, провел в комнату, где на мольберте стоял портрет М.М. Тарханова, очень похожий, но не убедивший меня своим выполнением. Он казался мне суховатым и черным.

- Ну как? - спросил Крымов. Я, не подумав, без оглядки, сразу же выпалил то, что думал о портрете и тут же пожалел об этом: справа в углу, в полутени я увидел сидящего Тарханова, с улыбкой поглядывавшего то на Николая Петровича, то на меня.

Николай Петрович весь как-то преобразился, мои замечания вывели его из себя.

Он громко закричал: "Да что вы понимаете? Это превосходный портрет, его писал мой ученик Сережа Викторов". Я не знал, куда мне деваться, но, к счастью, Тарханов умело перевел разговор на другую тему, и Николай Петрович, успокоившись, продолжал прерванный моим приходом разговор. Нужно сказать, что Крымов очень бережно относился к своим непосредственным ученикам и к тем, кто в какой-то степени был в числе его последователей, а зачастую и друзей. Его ученики - С. Викторов, Ф. Глебов, Д. Домогацкий, Ю. Кугач, П. Малышев, Н. Соломин и многие другие - платили ему тем же; и их разговоры о Крымове были окутаны неизменной нежностью и теплотой. Особым расположением у Николая Петровича пользовался А. Гиневский. Не помню, кто именно в присутствии Николая Петровича позволил себе неодобрительно отозваться о пейзажах А. Гиневского. Николай Петрович, резко оборвав говорившего, произнес: "Ничего подобного. Это талантливейший юноша". В свою очередь Гиневский боготворил Крымова.

Вспоминая о Н. П. Крымове, я считаю себя счастливым тем, что мне довелось быть знакомым с крупнейшим мастером советской пейзажной живописи, хранителем больших традиций.