III. Арль японский

 Полдень - время самой короткой тени,
 коней самого долгого заблуждения,
 мгновение кульминации человечества.

Ницше "Сумерки идолов"

Когда 21 февраля Винсент приехал в Арль, все вокруг было покрыто слоем снега толщиной шестьдесят сантиметров. "Я так напряженно высматривал, не Япония ли это уже!" - рассказывал Винсент. И это в самом деле была Япония, несмотря на зимнюю стужу. "Заснеженный пейзаж с белыми вершинами гор на фоне неба, такого же ослепительного, как снег, в точности напоминал зимние пейзажи на японских гравюрах".

Винсент поселился в первом же пансионе, который попался ему по дороге с вокзала, это была гостиница при ресторане "Каррель" на улице Кавалери, 30, хозяева запросили пять франков в день. Жизнь в Арле оказалась более дорогой, чем Винсент рассчитывал. Но он надеялся, что впоследствии, может быть, снимет комнату в каком-нибудь частном доме, которая обойдется дешевле.

Город показался ему небольшим - вроде Монса или Бреды. Женщины хороши собой. Зато музей "ужасен", "курам на смех" и, по мнению Винсента, "достоин Тараскона". После парижской суеты провинциальная тишина Арля подействовала на Винсента умиротворяюще. Он ни минуты не сожалеет, что уехал. "В Париже в последнее время я чувствовал, что изнемогаю", - признается он. Ему необходимо "прийти в себя".

62. МОСТ ОКОЛО АРЛЯ. Март 1888. Тушь, тростниковое перо, бумага, 30,5Х47. Амстердам. Муниципальный музей

Благодаря тому, что южный город был занесен снегом, Винсент не почувствовал резкой перемены обстановки. Он сразу принялся за работу, делая разнообразные наброски без всякого плана, как бы примеряясь, приноравливаясь к новому окружению, в котором ему отныне предстояло жить; он пишет портрет старухи арлезианки, колбасную лавку, заснеженные поля и на заднем плане домики Арля. Он с упоением читает "Тартарена из Тараскона" - книга Доде помогает ему понять и полюбить Прованс, хотя упорно не желающий таять снег и холода все еще скрывают от Винсента его подлинное лицо. Но вот, несмотря на суровую погоду, зацвел миндаль. И Винсент торопится запечатлеть на холсте, даже два раза подряд, цветущую ветку - вестника весны.

Два местных художника-любителя, бакалейщик и мировой судья, узнав о приезде "собрата", сочли своим долгом нанести ему визит, но Винсент принял их не слишком любезно. Сам он никуда не ходит, и его помыслы заняты одним: он ждет пробуждения весны, солнца.

Дело как будто идет к теплу, проглядывает солнце, снег тает, но, увы, внезапно задул мистраль, жестокий, ледяной ветер. У Винсента зуб на зуб не попадает от холода, но все-таки он неутомимо бродит по окрестностям, чтобы составить о них хоть некоторое представление. Он примечает "на редкость красивые виды", например развалины аббатства Монмажур на вершине "холма, заросшего остролистом, соснами и серыми оливковыми деревьями". "Надеюсь, что скоро смогу за него взяться", - пишет он брату. Но пока дует мистраль, работать невозможно. Со времени приезда Винсент написал всего восемь картин. "Это не в счет, - пишет он. - Это еще только подготовка". Пока Винсент пополнил запасы красок и купил сурового полотна.

Разводной мост около Арля

Гоген болен и бедствует как никогда, а Винсент, оказавшись в арль-ском уединении, снова стал тревожиться о парижских художниках. В этом году Тео собирается выставить в Салоне Независимых несколько работ Винсента (Винсент просит Тео, чтобы в каталоге его имя значилось так, как он сам подписывает свои холсты, "то есть Винсент, а не Ван Гог, по той простой причине, что французам этого имени не выговорить") (В Салоне Независимых в 1888 г. были выставлены "Парижские романы", "Монмартр", "Позади Мулен-де-ла-Галетт" и несколько рисунков).

Винсент понимает, что в будущем предстоит "еще немало трудностей", но он верит в "конечную победу". Только успеют ли воспользоваться ею художники, увидят ли они более безмятежную жизнь? Впрочем, при желании они могли бы объединиться и с помощью таких торговцев, как Тео, основать что-то вроде коммерческого общества, которое избавило бы их от нищеты. Будь у Винсента деньги, он устроил бы в Арле пристанище, "где могли бы подкрепиться на подножном корму бедные, изнуренные парижские клячи", иначе говоря его и Тео друзья - художники ... "Черт побери, - негодует Винсент, - когда мы наконец увидим поколение художников-здоровяков?!" Его собственное здоровье по-прежнему оставляет желать лучшего. Винсента лихорадит, у него плохой аппетит. Зато он уже не так одинок - в начале марта он обзавелся приятелем. Это "славный парень", молодой датский художник Мурье Петерсен. К сожалению, Петерсен собирается вскоре уехать из Арля.

Между тем Арль все больше нравится Ван Гогу. Винсент присутствовал на допросе свидетелей по делу о преступлении, совершенном в квартале проституток, таким образом, ему представился случай попасть в один из публичных домов на улице Реколле. Любовь, чувства - это теперь никого не волнует. Зато преступление взбудоражило весь город. Говорливая, взволнованная толпа хлынула на бульвары. "И впрямь этр было красивое зрелище". Красивое, но необычное. Теперь, когда сошел снег, Арль преобразился и все в нем кажется Винсенту совершенно чуждым, принадлежащим как бы иному миру: и портик Собора святого Трофима, великолепный, но "жестокий и зловещий, точно лихорадочный кошмар", и зуавы, расквартированные в Арле, в красных, с напуском штанах, и дома терпимости, и юные арлезианки, идущие к первому причастию, и священник в стихаре, "похожий на злобного носорога", и любители абсента. "Милый брат, ты уже знаешь, что я чувствую себя, как будто я в Японии... Я только и делаю, что твержу тебе это, - добавляет он, - а между тем я еще толком не видел здешнего великолепия". Винсент считает, что расходы его "чрезмерны", хотя бюджет у него жесткий, полотнам же его "грош цена". И все-таки он "не теряет надежды на успех". Он с нетерпением ждет весны, когда сможет как бы заново родиться к жизни. "Я уверен, - убежденно твердит он, - в безусловной необходимости нового искусства живописи и рисунка, новой художественной жизни".

63. РИСУНОК МОСТА ОКОЛО АРЛЯ В ПИСЬМЕ К Э. БЕРНАРУ. Март 1888. Перо, чернила

Освобожденный от влияния импрессионистов, вновь обретший самого себя, Винсент, естественно, вернулся к тому, к чему он тяготеет от природы - то есть к экспрессивности. Его палитра упростилась. Не обманчивый внешний облик, а конструкция предмета привлекает его внимание. Он с увлечением читает предисловие Мопассана к "Пьеру и Жану", где автор отстаивает "право художника преувеличивать", чтобы выразить себя. Работая дома над каким-то этюдом, Винсент отмечает, что ему хотелось "добиться такого цвета, как в витражах", и "четких линий рисунка". Он все чаще работает на пленэре. Он пишет аллею платанов у вокзала, виадук железной дороги и подвесной мост через канал, ведущий из Арля в Бук (так называемый мост де л'Англуа, названный так по имени бывшего часового), этот мотив восхищает Винсента, в нем он усматривает голландский и японский характер. К сожалению, погода остается неустойчивой, дует ветер, небо то и дело хмурится, хотя фруктовые деревья зацвели уже почти повсюду.

Винсент поставил свой мольберт среди фруктовых садов, хотя непогода мешает ему работать, как хотелось бы. Но день ото дня становится теплее и солнце поднимается все выше в прозрачном небе.

И вот в один прекрасный день земля расцветает. Посреди вспаханных полей кусты сирени, миндаль, персиковые, грушевые, сливовые и абрикосовые деревья тянут к "ослепительному небу" свои розовые, желтые и белые соцветия. Винсент только этого и ждал. Он с жадностью хватается за работу, опьяненный симфонией ароматов и красок, упоенно отдаваясь ей, душой и телом ощущая, как победоносно наливается соками земля. "Я работаю как одержимый", - с восторгом сообщает он. Он счастлив, он пишет холст за холстом, неустанно возвращаясь к одному и тому же мотиву. Винсент мечтает изобразить "неописуемо радостный провансальский фруктовый сад". Теперь художник полностью овладел цветом, и его ликование под стать буйному цветению провансальских садов.

64. ФРУКТОВЫЙ САД В ПРОВАНСЕ. Апрель 1888. Перо, акварель, бумага, 39,5Х54. Амстердам. Муниципальный музей

Эта весна благотворна не только для земли Арля - под ее лучами расцвел талант Винсента. Правда, Винсент по-прежнему чувствует себя не совсем здоровым, его мучают боли в желудке, но ему некогда обращать внимание на такие мелочи. Писать, неутомимо писать сады, пока они в цвету, запечатлеть на полотне это чарующее, нежное и упоительное мгновение, похожее на рождение зари! Мистраль мешает художнику, но он, не считаясь с этим, продолжает работать, привязав мольберт к колышкам. "Это слишком прекрасно!" - пылко твердит он.

Винсент возвращается после работы, оглушенный ветром, на грани нервного истощения, с усталыми глазами, шатаясь как пьяный. "Писать тебе на свежую голову почти не удается, - признается он брату, - вчера я написал было несколько писем, но потом порвал". Он работает в садах, работает на берегу канала, где снова пишет мост де л'Англуа, мотив, к которому он все время возвращается (Сохранилось пять полотен, два рисунка и одна акварель на эту тему). Он уверен в успехе. "Мне кажется, я могу тебя заверить, что то, что я делаю теперь, лучше того, что я писал прошлой весной в Аньере", - сообщает он брату.

Работая как одержимый, он счастлив. Но, увы, эта одержимость требует денег. Чтобы дать выход своей страсти, Винсенту приходится все время покупать холст и краски. "Сразу же по получении твоего письма мне пришлось израсходовать почти все деньги на краски и холст, и мне бы очень хотелось, чтобы ты по возможности прислал мне в ближайшие дни еще немного денег" (Как правило, Тео посылал ему 150 франков ежемесячно). Винсент все время сидит без гроша, и Тео приходится туго. Но что делать? Замедлить темп работы? Обуздать свой творческий порыв? Об этом не может быть и речи. Сады цветут, Винсент чувствует себя в ударе - "надо ковать железо, пока горячо", и к тому же "не вечно же я буду как одержимый писать сады". Вдобавок только упорным, непрерывным трудом Винсент может усовершенствовать свое мастерство, создать картины, на которые найдутся покупатели, и таким образом вернуть деньги Тео. "Я извожу несметное количество холста и красок, - смущенно признается он, продолжая их изводить, - но я надеюсь, что эти деньги не пропадут даром".

Дом Винсента Ван Гога в Арле

В своих длинных письмах к брату Винсент все время оправдывается в расходах, объясняя, что не тратит зря ни времени, ни денег, самым разумным образом используя то, что Тео ему посылает, и работает не покладая рук ради их общего блага. Он снова и снова повторяет свои доводы: "Чем больше я напишу цветущих садов, тем нам выгодней ..." Он даже утверждает, что было бы лучше, если бы он работал еще больше, еще интенсивнее. "Ты сам увидишь, - пишет он, - розовые персиковые деревья написаны не без страсти".

Винсент сделал успехи - он уверен в этом. "Надо добиться, чтобы мои картины стоили не меньше того, что я на них затрачиваю, и даже больше, принимая во внимание. прежние траты. Ну что ж, мы этого добьемся". Однако "ближайший месяц будет трудным и для тебя и для меня". Винсент предупреждает Тео, что, если он будет работать, как прежде, "добиться успеха трудно". "Работать надо, не щадя себя", - настаивает он.

Как раз когда Винсент заканчивал работу над этюдом двух цветущих персиковых деревьев, пришло известие о смерти Мауве. "Какой-то ком застрял у меня в горле, оно сжалось от волнения, - рассказывал Винсент брату, - я подписал картину "Винсент и Тео", и, если ты не против, в таком виде мы и пошлем ее госпоже Мауве от нас обоих".

65. ДОМ ВИНСЕНТА В АРЛЕ. Июль 1888. Перо, бумага, 13Х20,5. Цюрих

"Винсент и Тео" - Винсент не раз повторял, что Тео оплачивает все его расходы, и картины Винсента принадлежат Тео в той же мере, что и ему самому. И что же? На этой картине, посвященной памяти Мауве, всего одна подпись - Винсента. В чем дело? Осталось ли намерение Винсента подписать картину двумя именами только намерением? Или он подписал ее двумя именами, а потом передумал? Может быть, в последнюю минуту у него не хватило решимости уступить часть своего творения другому и поставить еще одну подпись под тем, на что он один имел духовное право, что было плотью от его плоти, кровью от его крови?

А вокруг, куда ни бросишь взгляд, все просится на картину. Поток впечатлений каждую минуту захлестывает Винсента. "Меня снедает непрерывная жажда работы", - свидетельствует он. На каждом шагу сюжеты для картин. То и дело его тянет схватиться за кисть. Да и для рисунков уйма сюжетов. Винсент не знает, как совладать с этим изобилием, за что взяться раньше; сначала он решает писать то, что не терпит отлагательства, - фруктовые деревья в цвету, а арену, где он видел корриду, и прекрасные провансальские ночи со звездами, мерцающими сквозь листву кипарисов, откладывает на будущее. В письме, которое мы уже цитировали, он заказывает Тео сто восемь тюбиков с красками, из них сорок двойных тюбиков тех красок, которые заполнили теперь его холсты: зеленый "Веронезе", желтый хром, красную киноварь, а кроме того, кармин, зеленую киноварь, синюю прусскую, оранжевую, изумрудно-зеленую, гераниевую камедь. "Ради бога, без промедления пришли мне краски". И тут же поспешно разъясняет Тео: "Их не было в палитре голландцев Мариса, Мауве и Исраэлса, но зато они были у Делакруа". Попутно он признается, что "сидит без гроша". Он все истратил на живопись. Не беда! Винсент доволен. "Победа почти предрешена", - пишет он.

66. СТОГА. Июнь 1888. Тушь, тростниковое перо, 24Х31. Будапешт

Винсент вступил теперь на непроторенные тропы искусства. Но он идет по ним твердой стопой, с удивительной прозорливостью видя цель, к которой стремится. Первые картины, посланные им в Париж, навлекли на него критические нападки. Его упрекают в том, что он недостаточно соблюдает валёры. "В один прекрасный день они заговорят по-другому", - насмешливо замечает Винсент. Он смело отбрасывает все, что может помешать выразительности цвета: локальный тон, моделировку, светотень, полутона. "Нельзя одновременно работать над валёром и цветом ... как нельзя одновременно быть полюсом и экватором", - вполне логично рассуждает он. Цвет заменяет ему все прочие средства пластического выражения. Каждое свое полотно он организует на основе цвета, и только его одного. Ведь в Провансе цвета импрессионистов обретают плоть, они сами становятся плотью этой огненной страны. "Хотелось бы мне знать, каких результатов я добьюсь через год, надеюсь, что к тому времени мои болезни оставят меня в покое", - пишет Винсент.

К 20 апреля Винсент практически закончил работу над серией фруктовых садов, он надеется вернуться к ней через год. Возбуждение минувших недель спадает - он вновь ощущает физическую немощь. Тело как бы мстит ему за то, что он потребовал от него такого нечеловеческого напряжения. Как всегда, у него неполадки с желудком, и вдобавок разболелись зубы. Отправляя очередное письмо Тео, Винсент ошибся адресом, хотя он пишет брату несколько раз в неделю. Его вновь охватывает "грустное ощущение, что находишься вне настоящей жизни, то есть что лучше создавать живую плоть, чем творить в цвете и глине, иначе говоря, лучше делать детей, чем картины". Напуганный тем, что брату пришлось потратить на него так много денег - за два месяца Винсент израсходовал шестьсот франков, - Винсент на время бросает живопись и начинает серию рисунков пером: они обходятся дешевле. "Я не ведал бы страха, если бы не эти проклятые болезни", - жалуется он. Под влиянием тоски и усталости у него вырываются горестные слова: "Не подумай, что я вижу будущее в мрачном свете, но я вижу впереди бесконечные трудности и иногда начинаю опасаться, как бы они не одолели меня".

Беда никогда не ходит одна - у Винсента испортились отношения с хозяевами: видя, что жилец хворает, они стараются поживиться за его счет. Под тем предлогом, что из-за своих картин он занимает больше места, чем другие постояльцы, они пытаются вытянуть из него несколько лишних су.

67. КРЕСТЬЯНСКАЯ ФЕРМА В ПРОВАНСЕ. 1888. Тушь, тростниковое перо, 37,5Х52. Амстердам. Муниципальный музей

После недолгих колебаний - он не забыл свой горький опыт с мастерскими в Гааге и Нюэнене - Винсент решает снять неподалеку от вокзала, на площади Ламартина, 2, пустующий павильон, фасад которого размалеван желтой краской. Павильон выходит в маленький сквер, затененный платанами, и состоит из четырех комнатушек, побеленных известкой и выложенных красной плиткой. С 15 мая, когда договор вступает в силу, Винсент обязуется платить за павильон пятнадцать франков в месяц.

Теперь никто не попрекнет Винсента, что он загромождает помещение, у него будет собственная мастерская, где впоследствии он сможет не только работать, но и жить. Винсент попытался взять напрокат в какой-нибудь лавке кровать, но это ему не удалось. А впрочем, он может обойтись циновкой и матрацем. Понемножку он обзаведется кое-какой мебелью. Кто знает, может, со временем Гоген или другой художник поселится вместе с ним. "Тогда можно будет готовить пищу дома".

Но "мне не хотелось бы спать в мастерской", признается Винсент. Он так "измучен и болен", что у него "не хватает духу оставаться в одиночестве".

Уж не напомнил ли ему Тео историю с Син? Так или иначе, Винсент не преминул пожаловаться: "Мастерская слишком на виду, так что вряд ли найдется добрая женская душа, которая ею прельстится, а стало быть, никакое юбочное увлечение не перерастет в более прочную связь". К тому же Винсент навеки простился с "настоящей жизнью". "При моем темпераменте работать и одновременно предаваться распутству невозможно, так что, принимая во внимание обстоятельства, придется посвятить себя только картинам. Не в этом счастье, и настоящая жизнь не в этом, но что поделаешь". И, смиряясь с судьбой, Винсент добавляет: "Хоть мы с тобой знаем, что жизнь, отданная искусству, не есть подлинная жизнь, она кажется мне настолько полной жизни, что было бы неблагодарностью не довольствоваться ею".

68. ХИЖИНЫ В СЕН-МАРИ. Июнь 1888. Тушь, тростниковое перо, 47Х30,3. Берлин. Частное собрание

Его препирательства с хозяином гостиницы продолжаются. Собираясь рассчитаться по последнему счету, Винсент снова обнаружил, что его надувают. С него потребовали 67 франков 40 сантимов вместо 40 франков. Начался спор. Из-за больного желудка Винсент плохо переносит обычное дешевое вино, и поэтому он просил, чтобы ему подавали самое лучшее вино. Под этим предлогом хозяин и решил содрать с него побольше. Винсент предлагал договориться по-хорошему. Но хозяин ничего не желал слушать и отказался выдать Винсенту его чемодан. Ах, так! Винсент обратился к мировому судье, который в два-три дня уладил спор. Он сделал внушение хозяину, который не имел права задерживать чемодан жильца, но, поскольку Винсент пил хорошее вино, судья увеличил счет до 55 франков. "А все-таки я отвоевал 12 франков", - с удовлетворением констатирует Винсент после своего визита "к господину, которого арабский еврей из "Тартарена" называет "мирофой шудья"".

Ноги его больше не будет в ресторане "Каррель", решает Винсент. Отныне он станет питаться в привокзальном кафе, а ночевать в комнате при кафе "Альказар". Кафе "Альказар" расположено неподалеку от павильона Винсента и открыто всю ночь, посещают его главным образом ломовые извозчики. Для мастерской Винсент купил два стула, стол и все необходимое, чтобы можно было сварить чашку кофе или бульона.

Все подробности своего переселения Винсент пространно излагал в письмах к Тео. Независимый и не терпевший над собой ни малейшей опеки в творчестве, в быту он был сама покорность. Он все более и более трагически воспринимал свой долг брату, который содержал его и давал ему возможность творить, и поэтому Винсент считал себя обязанным отчитываться перед ним не только в расходах, но и во всем своем поведении. Винсент не находил покоя, пока не доказывал брату, а заодно и себе самому разумность того или иного своего поступка. Весь олицетворение страстей и бурь, он осуждал страсти и бури и с ужасом отворачивался от богемы, от житейской безалаберности и всяких романтических манифестов, хотя, казалось бы, от него легко можно было бы ждать обратного. Но стоит только послушать, как Винсент рассуждает о Монтичелли: "Я все больше сомневаюсь в справедливости легенды о Монтичелли, который якобы беспробудно пил. Глядя на его произведения, я не могу представить, чтобы человек, нервы которого расшатаны потреблением абсента, мог создать такие вещи".

69. СЕН-МАРИ-ДЕ-ЛА-МЕР. Июнь 1888. Тушь, тростниковое перо, 43Х60. Винтертур. Собрание О. Рейнхарта

Чтобы быть достойным жертв, принесенных братом, а может быть, из каких-то остатков пуританства Винсент хочет вести образ жизни, как можно менее эксцентричный (в точном смысле этого слова), как можно более упорядоченный и незаметный. Быть вдохновенным художником? Нет! "Ведь я, по сути дела, рабочий". Именно в этом успокоительном образе Винсент хочет предстать в- глазах брата и в своих собственных. Он строит планы размеренной гигиенической жизни: "Умывание холодной водой, простая здоровая пища, теплая одежда, удобная постель и никаких историй".

Винсент вновь начал писать красками, но он недоволен результатами своей работы, теперь он и в самом деле почувствовал себя в чужеродной обстановке. Дело идет к лету, майское солнце все окрашивает "зеленоватой желтизной". Пейзаж преобразился, стал более суровым. Сады, которые еще несколько недель назад стояли в цвету, не были совсем уж в диковинку Винсенту - они напоминали ему сады цветущих роз Ренуара. Новый облик окружающего мира приводит его в смятение, ускользает от него. Не этого ждал Винсент от солнца! Как передать на холсте этот интенсивный пейзаж, его линии, настолько чистые, что они кажутся почти абстрактными, пейзаж, построенный почти с архитектурной точностью? Как передать все это, оставаясь самим собой? Как примирить непримиримое: экспрессивные склонности художника барокко, для которого все в ритме, в движении, в становлении, все повод для пламенной патетической исповеди, и урок, который преподает ему земля Прованса, столь классическая в своей лучезарной незыблемости? Но Винсент не хочет признаться себе в противоречии между своей натурой и природой Прованса. Перед лицом мира, приводящего его в смятение, он идет на всевозможные хитрости, прибегает к уловкам. Он не только всячески избегает памятников романской эпохи, точно боится взглянуть на них в упор и слишком явственно услышать их голос; чтобы затушевать разрыв между собой и окружающим, он пытается преуменьшить значение характерных черт провансальского пейзажа, уложить его в более привычные рамки; если отвлечься от цвета, Прованс - та же Голландия, упрямо твердит Винсент. Он настаивает на этом сходстве. Он жаждет этого сходства.

Но эти рассуждения только доказывают, что Винсент отнюдь не скрывал от себя трудностей в решении поставленной перед собой задачи. Он их настолько не скрывал, настолько ясно представлял себе, как обманчиво внешнее сходство и как чужда его натуре провансальская земля, что то и дело вспоминал о Сезанне и его пейзажах (он вдруг начал сожалеть, что "видел слишком мало его картин"). Подчиненная строгой дисциплине патетика художника из Экса, его рационалистические композиции влекут Винсента, но не как цель, а как средство на пути к тому искусству, о котором он мечтает. Сам он не надеется стать творцом этого искусства, но, может быть, будущие поколения сумеют его создать. "Живописец грядущего, - увлеченно твердит Винсент, - это колорист, какого еще не знал мир".

70. ПОЛДЕНЬ В ПРОВАНСЕ. Июнь 1888. Перо, акварель, бумага, 48Х60. Частное собрание

Винсент уже взял на холсте несколько пробных аккордов. Стремясь постичь окружащий мир, он пишет натюрморты, они служат для него как бы стилистическими упражнениями. Один из них - натюрморт с кофейником - представляет собой вариацию на тему синего и желтого, центральную тему юга (небо и солнце), причем Винсент трактует ее с истинно классической строгостью и сдержанностью.

Письмо от брата принесло Винсенту тревожную новость. Тео нездоровится - ему пришлось обратиться к врачу. Винсент глубоко взволнован письмом брата. Снова болезнь! "Чувство безграничной усталости" охватывает его. Какая нелепая судьба у них обоих! Они отказались от "настоящей жизни" во имя искусства, их молодость "пошла прахом". Они точно рабочие клячи, которые тянут все тот же воз. "Ты уже не бунтуешь, но и не то чтобы смирился, а просто болен, болен неизлечимо, и лекарства для тебя нет. Уж не помню, кто назвал такое состояние "быть обреченным смерти и бессмертию" ... "Но ничего не попишешь, - рассуждает Винсент, - надо покориться судьбе и продолжать". "Ведь мы сами чувствуем, что это сильнее нас и долговечней нашей жизни ... Грядущее искусство будет так прекрасно, так молодо, что, если даже мы пожертвуем ради него своей молодостью, мы выиграем душевный покой". Но именно поэтому они оба с братом не должны пренебрегать своим здоровьем - оно им еще пригодится!

От беспокойства за брата Винсенту еще тяжелее мысль, что он живет на иждивении Тео. "Я корю себя за то, что взваливаю на тебя лишнее бремя своими вечными просьбами о деньгах". Если бы не работа, не природа, которые отвлекают его от черных дум, Винсент наверняка погрузился бы в глубокую меланхолию - он сам это понимает.

71. СЕЯТЕЛЬ. Июнь 1888. Холст, масло, 64Х80,5. Оттерло. Музей Крёллер-Мюллер

До сих пор, как бы стараясь оградить себя от слишком мучительного сознания своего долга, Винсент твердил себе, что создает капитал, который когда-нибудь, в далеком будущем, вознаградит Тео. Разве лучшие из этюдов Винсента - разумеется, речь идет только о самых лучших - нельзя будет продать по пятисот франков? Винсент с тревогой подсчитывал свои работы, надеялся, что не тешит себя иллюзиями, и в минуты сомнений взволнованно восклицал: "О, если бы эти картины возместили то, что на них израсходовано!" Но теперь Винсент вдруг почувствовал, что все эти надежды - дело слишком далекого будущего и что порой он возлагает на Тео слишком тяжелое бремя.

"Имей в виду, - пишет он брату, - что, если в нынешних обстоятельствах ты считал бы целесообразным, чтобы я занялся коммерцией и этим как-то облегчил тебе жизнь, я пойду на это без всяких сожалений". Ах, если бы он мог продавать по одной-две картины в месяц! К сожалению, "очевидно, пройдут годы, прежде чем на картины импрессионистов установятся твердые цены".

Если бы ему удалось сократить расходы! В конце апреля Винсента навестил друг Рассела, живущий в Фонвьейе американский художник Мак-Найт. 3 мая Винсент в свою очередь нанес ему визит и сразу же подумал: а что, если Мак-Найт переедет к нему? Не забыл он и о Гогене. Досадно, пишет ему Винсент, что художники не живут коммуной, чтобы делить расходы и моральные тяготы. Тео уже не раз ссужал Гогена деньгами в обмен на его картины. Объединившись, Ван Гог и Гоген выиграют материально - жить вдвоем всегда экономнее, чем одному. Южная мастерская, проникнутая атмосферой дружбы, могла бы стать зародышем живописи будущего, она помогла бы Винсенту сократить размеры долга и вдобавок создала бы для него некое подобие семейного очага, "подлинной жизни". А позже, кто знает, может, к их братскому содружеству присоединятся и другие художники, и это укрепит их дружеские узы.

72. ЛОДКИ НА БЕРЕГУ. Июнь 1888. Холст, масло, 64,5Х81. Амстердам. Муниципальный музей

Теперь самое горячее желание Винсента - отправиться в Сен-Мари-де-ла-Мер, чтобы взглянуть на Средиземное море, подметить эффект "более интенсивной синевы неба", воочию увидеть, до какого накала может дойти сочетание синего с желтым. Но Винсент сидит без денег и ему приходится со дня на день откладывать поездку.

Между тем он все глубже вживается в природу Прованса, которая теперь опалена солнцем. "Теперь, пожалуй, ко всему примешивается оттенок старого золота, бронзы, меди, и в сочетании с зеленоватой лазурью раскаленного добела неба это дает восхитительный колорит, необычайно гармоничный, с заглушёнными тонами, в духе Делакруа".

Винсент пишет "необозримые, зеленые и желтые поля", колосящиеся нивы, ферму и стога сена ... Он постоянно вспоминает Сезанна, который сумел "так точно передать суровость природы Прованса". Его техника меняется, размеры картин увеличиваются, Винсент старается "подчеркнуть главное, сознательно пренебрегая обыденным...". Он все больше убеждается, заявляет он, "что о Господе Боге нельзя судить по тому, как создан здешний мир, - это черновой набросок, да к тому же неудачный". Цвет поглощает все внимание Винсента. Последняя картина "убивает все мои остальные работы", считает он. Только натюрморт с кофейником "может выдержать сравнение с ней". "Мне необходимо добиться той уверенности в цвете, какой я достиг в этой картине, убивающей остальные, - повторяет он и с удовлетворением замечает: - Очень-очень может быть, что я на верном пути и мой глаз начинает приноравливаться к здешней природе. Подождем еще немного, чтобы убедиться окончательно".

Хижины в Сен-Мари-де-ла-Мер

Для того чтобы убедиться окончательно, Винсент ждет поездки в Сен-Мари-де-ла-Мер, встречи со Средиземным морем, с синими глубинами неба и воды, освещенными южным солнцем. Наконец в середине июня Винсент отправился в путь и, едва успев приехать, захлебываясь от восторга, писал брату: "Средиземное море точно макрель, его цвет все время меняется, оно то зеленое, то лиловое, а может быть, синее, а секунду спустя его изменчивый отблеск уже стал розоватым или серым ... Однажды ночью я совершил прогулку по пустынному берегу. Мне не было весело, но и не скажу, что грустно, - это было прекрасно. На темно-синем небе пятна облаков: одни еще более темного цвета, чем густой кобальт неба, другие более светлые, точно голубая белизна Млечного Пути. На синем фоне искрились светлые звезды - зеленоватые, желтые, белые, розовые, более светлые и переливчатые, чем у нас и даже чем в Париже, - ну поистине драгоценные камни: опалы, изумруды, ляпис-лазурь, рубины, сапфиры. Море - глубокий ультрамарин, берег, как мне показалось, фиолетовый и блекло-рыжий, а кустарник на дюне (дюна - пять метров высотой) - цвета синей прусской". Все кажется ему прекрасным. Девушки, "тоненькие, стройные, немного печальные и таинственные", напоминают картины Чимабуэ и Джотто. Лодочки на берегу напоминают цветы. Даже жареная рыба, которую подают в ресторане, вызывает у Винсента восторг: "Пальчики оближешь!"

Целую неделю провел Винсент в Сен-Мари-де-ла-Мер, работая с каким-то особенным пылом и увлечением и быстро, как никогда. Он всего "за час" нарисовал рыбачьи баркасы перед отплытием, "без предварительной разметки, повинуясь движению пера". Японцы, рассуждает он, "рисуют быстро, очень быстро, просто молниеносно, потому что нервная система у них более утонченная, а восприятие проще".

На этот раз Винсент уловил характер южного пейзажа и хочет закрепить свою удачу. "Теперь, когда я увидел море, я в полной мере понял,

Берег моря в Сен-Мари-де-ла-Мер

как важно остаться на юге и уяснить, что необходимо добиться еще более интенсивного цвета, - ведь до Африки рукой подать". Цвет он воспринимает теперь "по-новому", восприятие у него стало "ближе к японскому". Винсент убежден, что, пробыв здесь дольше, он обретет свое лицо. "Будущее нового искусства - на юге", - утверждает он еще решительней, чем когда бы то ни было.

73. СКАЛА. Июль 1888. Тушь, тростниковое перо, 49Х61. Амстердам. Муниципальный музей

Винсенту ясно, что необходимо обосноваться в Провансе надолго. Гоген не торопится принять его приглашение. Он сомневается, стоит ли ему ехать в Арль. Между тем, пишет Винсент Эмилю Бернару, "мне по-прежнему и даже все больше и больше кажется, что создать картины, которые помогли бы современной живописи найти себя и достичь высот, подобных светлым вершинам, достигнутым греческими скульпторами, немецкими композиторами и французскими романистами, не под силу отдельной личности, а стало быть, такие картины будут созданы группами людей, объединившихся для воплощения в жизнь общей идеи".

Вернувшись в Арль, Винсент сразу же с головой окунулся в работу. Теперь поспели хлеба, надо этим воспользоваться, как весной Винсент воспользовался цветением садов. Он пишет не покладая рук. "Целую неделю подряд я без передышки работал в поле на самом солнцепеке", - рассказывает он. Он хочет написать сеятеля - образ, который издавна преследовал его и в котором он видит символ вечности, написать его так, как Милле никогда не писал, - "в цвете и большого формата". Может получиться "великолепная картина. Господи, как я об этом мечтаю! Но хватит ли у меня сил? ... Мне просто страшно ..."

Винсент работает не только на пленэре. Ему согласился позировать зуав, с которым он свел знакомство в публичном доме, "парень с крошечным личиком, бычьей шеей и взглядом тигра". Винсент написал его портрет и тут же взялся за второй.

Винсент пишет пейзажи - равнину Кро, железный мост в Трэнктае, вид на канал Рубин дю Руа ... Пишет необычайно смело и свободно. "В моих мазках нет никакой системы, - признавался он незадолго перед тем Эмилю Бернару. - Я кладу их на холст неравномерными ударами кисти и оставляю как есть. Кое-где получается пастозность, кое-где полотно не закрашено, есть незаконченные места, следы поправок, грубость, но в результате, по-моему, получается впечатление достаточно волнующее и тревожное, чтобы вызвать досаду у людей с предвзятыми представлениями о технике ..."

По работам Винсента видно, что он все глубже постигает провансальскую природу. Кривые линии, характерные для искусства барокко, исчезают; картины подчинены прямым линиям, которые как бы утверждают незыблемость мира, придают произведениям умиротворяющую стабильность. Удивительное дело, хотя, осваивая провансальский классицизм, Винсент вынужден попирать свои природные склонности, его творческий порыв так могуч и неукротим, что работает он еще быстрее, чем прежде. Он сообщает Эмилю Бернару, что этюды колосьев написал "быстро-быстро, торопясь, точно жнец, который под палящим солнцем не произносит ни слова, чтобы, не отвлекаясь, делать свое дело".

Скала, которую рисовал Ван Гог

Но боже упаси брата думать, что Винсент работает кое-как. "Работать быстро вовсе не значит работать менее тщательно, - пишет он ему,- все зависит от уверенности в себе и от опыта. Охотник на львов Жюль Герар рассказывает в своей книге, что неопытному молодому льву нелегко одолеть лошадь или быка, зато старые львы убивают одним рассчитанным ударом лапы или мгновенно загрызают и действуют с удивительной точностью".

Винсент непрестанно возвращается к этой теме:

"Имей в виду, что все будут говорить, будто я работаю слишком быстро. Не верь этому. Ведь все зависит от душевного подъема, от непосредственности воспри'ятия природы, и если эти чувства иной раз так сильны, что ты работаешь, сам того не замечая, и мазки ложатся один за другим, связно, как слова в разговоре или в письме, то не надо забывать, что так бывает далеко не всегда и тебе еще предстоят тяжелые дни, лишенные вдохновения".

"Работаешь, сам того не замечая"; напряжение Винсента так велико, что он как бы отрешается от самого себя. Все его силы сосредоточены в глазах и в руке, которая водит кистью. Посреди позолоченной солнцем равнины, на самом пекле, не обращая внимания на резкие порывы мистраля, сотрясающие его мольберт, он с одержимостью сомнамбулы покрывает холст красками. Он не чувствует своего тела, он в таком состоянии, когда физические ощущения просто исчезают. "Помнишь в рассказе Ги де Мопассана, - пишет он брату, - человека, который охотился на зайцев и прочую дичь, охотился десять лет с таким пылом и так изнурил себя, гоняясь за дичью, что, когда решил жениться, оказалось, что он не ... и это привело его в страшнейшее смятение и отчаяние. Не скажу, чтобы я, подобно этому господину, хотел или собирался жениться, но в физическом отношении я, кажется, начинаю на него походить".

74. ЖЕНЩИНЫ, СТИРАЮЩИЕ НА КАНАЛЕ. 1888. Тушь, тростниковое перо, 31,5Х23. Оттерло. Музей Крёллер-Мюллер

Винсент живет почти впроголодь - за целый день он съедает несколько ломтей хлеба, запивая их молоком; еду берет с собой в поле, чтобы лишний раз не возвращаться домой.

Винсент вскоре убеждается, что, несмотря на его опасения, именно те пейзажи, которые он написал быстрее других, удались ему больше всего. "Но после этих сеансов я возвращаюсь с такой усталой головой, что, когда сеансы повторяются часто, как во время нынешней жатвы, я впадаю в совершенную прострацию и не способен на простейшие будничные дела ... Возвращаясь домой после умственной работы, которая состоит в том, чтобы найти соотношение шести основных цветов ... я часто вспоминаю великолепного художника Монтичеллй, про которого говорили, будто он горький пьяница и сумасшедший ... Работа состоит в сухом расчете, а мозг напряжен до предела, точно у актера на сцене в трудной роли, когда в течение получаса надо держать в голове тысячу мелочей зараз ..."

Винсент нисколько не преувеличивает. То, что он сейчас делает, требует мобилизации самых противоречивых сторон его существа. Доведенную до высшего накала страсть он сдерживает или, вернее, подкрепляет столь же напряженной работой мысли. Весь он одновременно - пламень чувств и рассудочность, пылкая эмоциональность и несгибаемая воля.

Невероятным напряжением всех душевных сил он объединяет воедино эти противоречивые элементы, ценой неслыханных нервных издержек не дает им распасться. "Не думай только, что я искусственно возбуждаю себя, пойми, сначала я все тщательно обдумываю и в результате быстро пишу одно за другим полотна, которые хотя и пишутся быстро, но тщательно продуманы заранее. Поэтому тем, кто тебе скажет, что я работаю наспех, можешь возразить, что они наспех судят".

Канал в Арле, который рисовал Ван Гог

Опьяненный, упоенный этим хмелем творчества, Винсент чувствует, что становится настоящим художником. Теперь он так легко достигает полной внутренней собранности, его рука стала настолько уверенной, что он находит в живописи такое же удовольствие, как страстные охотники в погоне за дичью. "Во время жатвы, - пишет он, - мой труд был не легче, чем труд самих крестьян. Но я не только не ропщу на это, именно в эти минуты своей творческой жизни, хоть она и не подлинная жизнь, я чувствую себя почти таким же счастливым, каким мог бы быть в идеальной настоящей жизни".

Но, несмотря ни на что, Винсент тоскует о "настоящей жизни". Эта тоска втайне гложет его. Стоит ему отложить кисти, и к сердцу подступает горечь. "Я одинок, что ж тут поделаешь, наверно, потребность в самозабвенной работе сильнее во мне, чем потребность в человеческом общении, вот почему я так настойчиво требую красок и холста. Я только тогда и чувствую, что живу, когда работаю без передышки". Его исступление - это жажда забыться, живопись - алкоголь, которым он опьяняется с отчаяния. В живописи он ищет утешения от житейских неудач и невзгод. И Гогена он зовет в Арль, страстно жаждет его приезда (в июле Гоген наконец принял его приглашение) не столько из материальных соображений, как он уверяет, сколько потому, что его тяготит одиночество, человеческое одиночество и в более широком смысле - одиночество творческое. Лицом к лицу с этим краем, столь чуждым его собственной натуре, он страшится своей художественной задачи. Сможет ли он один, без посторонней помощи, поддерживать единство всех антагонистических сил, найти в себе достаточно энергии, чтобы вести борьбу до конца? Что же касается чисто материальных соображений, Винсент не без раздражения пишет брату: "На мой взгляд, если я за год сделаю пятьдесят этюдов по сто франков штука, я в каком-то смысле могу считать, что заслужил право есть и пить". И тут же поспешно добавляет: "У меня уже есть около тридцати законченных этюдов, не все они, конечно, могут идти по этой цене. Но некоторые все-таки, наверно, могут".

75. МУСМЕ. Июль-август 1888. Тушь, тростниковое перо, 32,5Х24,5. Москва. ГМИИ им. А. С. Пушкина

Вечерами, когда Винсент вырывается наконец из "горнила созидания", когда он спускается с вершин, на которых познал счастливое могущество творца, земля колеблется у него под ногами. Винсенту хочется убедить себя самого и в особенности брата, что он оптимист, что он полон надежд. Однако он не может скрыть, что порой его снедает мучительная тревога. А что, если в один прекрасный день в результате физического и умственного переутомления он рухнет? "В последнее время, - пишет он 29 июля, - у меня появился почти такой же блуждающий взгляд, как у Туго Ван дер Гуса на картине Эмиля Ваутерса ..." И против собственной воли, уступая мучительной тревоге, как бы между прочим предупреждает брата: "Не к чему хитрить, в один прекрасный день может наступить кризис". С воспаленной головой, ошалев от постоянного умственного возбуждения, потеряв вкус к чему бы то ни было, да и не имея сил ни на что иное, кроме как писать Тео и читать (он глотает одну книгу за другой - за несколько дней он прочел "Мадам Хризантема", "Грозный год", "Величие и падение Цезаря Биротто", после которого ему захотелось перечитать "всего Бальзака"), он идет в привокзальное кафе, чтобы рассеяться, "отвлечься, пропустив стаканчик вина и накурившись всласть". Он почти ничего не ест, зато пьет много кофе и понемногу спиртное.

"Чтобы добиться высокой желтой ноты", чтобы подхлестнуть свою энергию, свою творческую силу, приходится "немного взбадривать себя", но и в этом Винсент признается неохотно - а вдруг брата встревожат эти несущественные подробности борьбы, - подробности, которые рисуют несколько иной образ Винсента, отличающийся от образа того обыкновенного, добропорядочного рабочего, каким он хочет быть.

В привокзальном кафе, принадлежащем семье Жину, Винсент встречается с людьми, которые стали его друзьями в Арле. Здесь он познакомился со вторым папашей Танги, сорокасемилетним почтальоном по фамилии Рулен. Рулену Винсент часто изливает душу, вдобавок этот "бородач с широким лицом, очень похожий на Сократа", согласился позировать художнику. Когда же наконец Винсент сможет вволю заняться портретной живописью? "Люди - это корень всего", - постоянно твердит он. Но Винсент всегда и всюду наталкивался на непонимание.

76. ЗУАВ. Июнь-август 1888. Холст, масло, 81Х65. Нью-Йорк. Собрание Альберта Ласкера

Второй случайный знакомец Винсента - знакомство состоялось у "славных бабенок" из дома терпимости - лейтенант зуавов Милье, которого Винсент часто берет с собой на натуру и шутки ради обучает начаткам рисунка; Милье также охотно позирует Ван Гогу. К этому сводится весь круг знакомых Винсента в Арле, если не считать Мак-Найта и еще одного художника, тридцатитрехлетнего бельгийца Эжена Боша, который также живет в Фонвьейе. Впрочем, Мак-Найт несимпатичен Винсенту, он считает его слишком вульгарным. Бош нравится Винсенту больше; у него "лицо как бритва, зеленые глаза, и при этом он не лишен благородства". Но оба художника обходят молчанием картины Винсента. Винсент пожимает плечами: сами они пишут весьма посредственные вещи, и к тому же, на взгляд Винсента, напряженно ищущего глубинную правду жизни, и Мак-Найт и Бош ведут себя в Фонвьейе самым нелепым образом.

"Город, в котором они поселились, совершенно в духе Милле, жители сплошь небогатые крестьяне, то есть это чисто сельский интимный уголок. Но его сущность от них полностью ускользает. Уж что здесь совсем ни к чему, так это водить знакомство с цивилизованной публикой, а они проводят время с начальником вокзала и еще с двумя десятками болванов; поэтому-то в основном у них ни черта и не выходит. Нечего удивляться, что простые и наивные сельские жители презирают их и подсмеиваются над ними. А вот если бы они делали свое дело, не обращая внимания на городских бездельников в белых воротничках, они могли бы войти в доверие к крестьянам ... И тогда злосчастный Фонвьей стал бы для них настоящей сокровищницей ... А так может статься, Мак-Найт скоро будет рисовать пейзажики с овечками для бонбоньерок", - иронизирует Винсент.

Август пылает яркими красками. Груда законченных картин растет. Винсент счастлив. Целиком отдавшись своей страсти, он почти ничего не ест, поддерживая себя только сухарями, молоком, иногда яйцами. Не пытаясь больше обуздывать себя, он изливает в своих полотнах, затопленных желтым цветом, восторг, наполняющий его священным неистовством перед лицом раскаленной от зноя земли. Его действительно обуревает восторг в самом глубоком, сильном и точном смысле этого слова: сверхчеловеческая мощь вдохновения поднимает его над землей. Его патетика усиливается, прорывается пронзительными нотами. Он, "как кузнечик", упивается солнцем. Что ему болезни! Он больше не замечает никаких недугов.

77. САД. 1888. Тушь, тростниковое перо. 49Х61. Мюнхен. Частное собрание

"Тепло возвращает мне силы ... Когда ты здоров, - пишет он, забывая о своей физической немощи и в опьянении своей радостью считая себя в самом деле здоровым, - ты довольствуешься куском хлеба, работая весь день напролет, а потом еще находишь силы выкурить трубку и выпить стаканчик вина - они в этих условиях просто необходимы". А как же его долги? "В конце концов, - восклицает Винсент, - холст, расписанный мною, стоит дороже чистого холста! В этом и заключается - на большее я не претендую, поверь мне, - мое право быть живописцем, оправдание того, что я живописец; черт побери, есть же оно у меня!"

Винсент похож на пифию на треножнике, окутанную парами серы, вдохновляемую божеством: "О! Какая это радость для глаз, как великолепен смех старого беззубого льва Рембрандта, в ночном колпаке и с палитрой в руках!"

Винсент идет все дальше и дальше, все решительней порывая с импрессионизмом и восстанавливая связь с тем, что было до Парижа, с настроениями нюэненского периода, как и тогда, увлекаемый патетическим порывом, которому цвет сообщил теперь торжествующую силу.

78. ЖАТВА. 1888. Тушь, тростниковое перо, 24Х31,5. Ницца. Собрание Матисса

"То, чему я выучился в Париже, уходит, - отмечает Винсент, - и я ... возвращаюсь к идеям, которые возникали у меня еще в пору моей жизни в деревне, до того как я познакомился с импрессионизмом".

Он пишет солнце, раскаленную землю, колдовское освещение, но при этом пытается запечатлеть не игру света, не мимолетные эффекты. "Я пользуюсь цветом не для того, чтобы точно воспроизводить то, что у меня перед глазами, а более произвольно, чтобы полнее выразить себя". В каждом своем полотне он передает пламень, который его сжигает, ненасытное влечение к чему-то иному, к вершинам, "к звездам и бесконечности". Он поклоняется богу солнца, поклоняется бесконечности, к которой наконец-то приобщился, которую наконец начал постигать и которой в изнеможении отдается.

"Жизнь все-таки почти чудо! Те, кто не верует в здешнее солнце, просто нечестивцы!" - восклицает он. "Теперь у нас стоит великолепная, жаркая погода, - пишет он в другом письме. - Солнце и свет, который за неимением слов можно назвать только желтым, бледно-зеленовато-желтым, бледно-золотисто-лимонным. Как прекрасен желтый цвет!" Желтый цвет, торжествуя, звучит на его полотнах, он как бы символизирует мистический экстаз Винсента, его брачный союз с великими силами земли (Здесь уместно отметить, что полотна Ван Гога с годами потеряли свою яркость. "То, что осталось от желтых тонов Ван Гога, не может дать о них никакого представления, - пишет Флоран Фель.- Двадцать лет назад у Теодора Дюре в столовой висел портрет мадам Рулен. Эта картина, желтый хром которой стал теперь зеленоватым, в ту пору выделялась на стене, как сверкающая драгоценность". По мнению Андре Лота, это вызвано тем, что полотна Ван Гога "писаны хромом, кармином, берлинской лазурью и зеленью Веронезе, то есть всеми теми красками, которые темнеют, или испаряются, или поглощают те цвета, с которыми они смещаны". Но причина, очевидно, enfe и в том, что краски папаши Танги, у которого Тео по-прежнему покупал их для брата, были довольно невысокого качества).

79. ПОРТРЕТ ПОЧТАЛЬОНА РУЛЕНА. Август 1888. Холст, масло, 76,5Х63,5. Бостон. Музей изящных искусств

Винсент бродит по окрестностям Арля, запечатлевая на холсте все, что попадается ему на глаза: сады "с великолепными, крупными и красными провансальскими розами, виноградники и финиковые деревья", цыган с их "красными и зелеными" фургонами, железнодорожные вагоны и заросли чертополоха; пишет он и самого себя - сгибаясь под тяжестью подрамников и колышков, Винсент большими торопливыми шагами идет по тарасконской дороге под лучами великолепного августовского солнца. "Что тебе сказать, - чтобы охватить все, нужна целая школа художников, которые работали бы сообща, в одном и том же краю, дополняя друг друга, как старые голландские мастера, портретисты, жанристы, пейзажисты, анималисты, мастера натюрморта ..." Винсент идет от травинки к бескрайнему горизонту, от бесконечно великого к бесконечно малому, выражая, пытаясь выразить мир во всей его космической цельности, открывая в природе головокружительные перспективы. Его полотна напоминают страницы, наспех выхваченные из интимного дневника.

Благодаря Рулену и Милье Винсент может заняться портретной живописью - предметом его постоянных устремлений, венцом его самобытного искусства. Человеческое лицо, признается он, "по существу, единственный предмет в искусстве, который до глубины души волнует меня и больше всего другого дает мне ощущение бесконечности". Рулена он пишет в "синем мундире с золотыми галунами". Пользуясь терпением своей модели, он по два, по три, по четыре раза переписывает портрет ... Он едва не уговорил позировать женщину ... "Это была великолепная модель, взгляд, как на картинах Делакруа, и весь облик оригинально примитивный". Но на беду Винсента, местным жителям не нравятся его картины, они считают, что "это одна только мазня". "Добрейшие потаскушки, - огорченно пишет Винсент, - боятся погубить свою репутацию: а вдруг над их портретом будут смеяться". Женщина исчезла. Это было тем досадней для Винсента, что он с самого своего приезда в Арль заметил, что, "хотя здешние жители совершеннейшие невежды в смысле живописи вообще, в жизни и в отношении собственной внешности у них гораздо больше художественного вкуса, чем у северян. Я видел здесь женщин, не уступающих по красоте моделям Гойи и Веласкеса. Они умеют оживить черное платье розовым пятном или сочетать в одежде белое, желтое и розовое, а не то синее с желтым, да так, что с точки зрения художественной лучшего и пожелать нельзя".

80. ЖЕЛЕЗНЫЙ МОСТ В ТРЭНКТАЙЕ. Октябрь 1888. Холст, масло, 73,5Х92,5. Нью-Йорк. Частное собрание

Но все-таки Винсенту удалось уговорить одного провансальского крестьянина позировать ему. Это был Пасьянс Эскалье, "бывший волопас из Камарги, ставший садовником на мызе в Кро". Винсент пишет его портрет "огненно-оранжевым" цветом, получаются оттенки "старого золота, поблескивающего в сумерках". Он снова просит Рулена позировать ему. И подчеркивает, что закончил портрет в "один сеанс".

"Вот в чем моя сила, - пишет он, - один сеанс, и портрет готов. Если, дорогой брат, мне удастся еще немного себя взбодрить, я всегда так и буду делать - распил с первым встречным бутылочку и написал его портрет, да не акварелью, а маслом, и за один сеанс, как Домье". При этом Винсент акцентирует то характерное, неповторимое в каждой индивидуальности, что с первого взгляда в каком-то мгновенном озарении он схватывает, проникая в тайное тайных модели, скрытое зачастую даже от нее самой.

"Добрые обыватели увидят в этом преувеличении только карикатуру, но что за беда!" - рассуждает Винсент. Винсент пишет также портрет своего приятеля Боша, считая, что еще вернется к нему, чтобы дать полную волю своему "колористическому произволу".

81. ПОДЪЕМНЫЙ МОСТ ОКОЛО АРЛЯ. Март 1888. Холст, масло, 54Х65. Оттерло. Музей Крёллер-Мюллер

"Я утрирую светлый цвет волос, доведя его до оранжевого, хромового, светло-лимонного. А на заднем плане вместо банальной стены жалкой каморки пишу бесконечность, пишу простой фон самого богатого, самого интенсивного синего цвета, какой мне удается составить, и это простое сочетание - освещенная светловолосая голова на этом богатом синем фоне создает то же таинственное впечатление, что звезды на глубокой небесной лазури" (В настоящее время портрет Боша находится в парижской галерее "Же де Пом").

Теперь Винсент, по его собственным словам, "пишет бесконечность". Прованс покорен. Художник обогатил провансальский классицизм своей душевной неуемностью, которую в свою очередь сумел подчинить строгости этой земли. Он примирил непримиримое.

Ради всего святого, еще красок, еще холста! Еще и еще холста и красок!

"Поверь мне, - пишет он брату, - если бы ты вдруг иной раз прислал мне чуть побольше денег, от этого выиграл бы не я, выиграла бы моя картина. Передо мной один выбор - стать хорошим художником или плохим. Я выбрал первое. Но зато живопись напоминает расточительную любовницу, без денег ничего не добьешься, а их вечно не хватает". По мнению Винсента, выгодней покупать картины у других, чем писать их самому, не говоря уже о "муках, которые они причиняют".

82. ДЕРЕВЬЯ В ЦВЕТУ (Памяти Мауве). Март 1888. Холст, масло, 73Х59,5. Оттерло. Музей Крёллер-Мюллер

Воспользовавшись тем, что лейтенант Милье едет в отпуск на север через Париж, Винсент поручил ему передать Тео тридцать пять этюдов.

В середине августа Винсент сообщил брату, что "пишет с таким пылом, с каким марселец поглощает рыбную похлебку с чесноком". Что же он пишет? Подсолнухи, большие, солнечные цветы, которые на свой лад поклоняясь огненному светилу, следуют за ним в его движении, поворачивая на стебле свои чаши; цветы-гиганты, огромные желтые лепестки которых лучатся вокруг широкой сердцевины, плотно усаженной семечками - точное подобие солнца! Винсент пишет подряд три холста с подсолнухами. А всего он хочет написать дюжину таких картин, чтобы украсить ими мастерскую к приезду Гогена. "Это будет симфония синего и желтого". Храм, посвященный богу солнца и символизирующему его желтому цвету, - вот чем станет Южная мастерская. Дом желтого цвета, "обитель друзей", будет "обителью света".

Над своими подсолнухами - он сравнивает их с "готическими розетками" - Винсент работает каждое утро, "едва только встает солнце, потому что эти цветы быстро вянут, их надо писать в один прием ..."

83. СЕЯТЕЛЬ. Цюнь 1888. Тушь, тростниковое перо, 24Х32. Амстердам. Муниципальный музей

Винсент снова пишет чертополох, пишет еще один портрет Пасьянса Эскалье, пишет цветы и свои старые ботинки - неотвязно преследующий его сюжет ... "Как жаль, что живопись стоит так дорого! - жалуется он в конце августа. - На этой неделе я был менее стеснен в средствах, чем обычно, пустился во все тяжкие и за одну неделю истратил целую сотню ..."

Но подобную роскошь Винсент может позволить себе редко. Он то и дело возвращается к мучительной мысли о том, что брат никогда не вернет себе денег, которые на него тратит. "Довольно грустная перспектива твердить самому себе, что, может быть, моя живопись так никогда и не будет представлять собой никакой ценности".

Мак-Найт уехал, о нем Винсент "не жалеет", но уехал и Бош, с которым он надеялся когда-нибудь в будущем основать совместную мастерскую в Боринаже. По целым дням Винсенту не с кем перемолвиться словом. Он, как всегда, с ужасом думает о предстоящей зиме, а заодно вспоминает о Гогене, который, хотя и обещал приехать, не спешит осуществить свое намерение. То ли у Гогена нет денег на поездку, то ли мысль о юге ничего не говорит его сердцу. А может быть, он болен.

84. МОРЕ В СЕН-МАРИ. Июнь 1888. Холст, масло, 44X53. Москва. ГМИИ им. А. С. Пушкина

На самом деле Гогена удерживают в Понт-Авене долги. Кроме того, в эту пору он переживает важнейший этап своей творческой биографии (См.: Перрюшо, Жизнь Гогена). Его отнюдь не тревожит одиночество Винсента. Вдобавок за Винсентом ему видится Тео, коммерсант Тео, и он считает, что приглашение братьев продиктовано отнюдь не дружескими чувствами, а расчетом.

"Будьте покойны, как бы ни любил меня Ван Гог (Тео), он не станет оплачивать мое пребывание на юге ради моих прекрасных глаз. Он обдумал это дело с трезвостью истинного голландца и намерен извлечь из него максимальную и монопольную выгоду" (Письмо Гогена к Эмилю Шуффенекеру).

Между тем Винсенту и в голову не приходят подобные мысли. Его страшит одиночество, и он мечтает о простом, но драгоценном дружеском тепле.

85. ЛОДКИ В СЕН-МАРИ. Июнь 1888. Тушь, тростниковое перо, 39,5Х53,5. Мюнхен. Частное собрание

"От долгой жизни в деревенском одиночестве тупеешь, и, хотя пока этого еще не случилось, к зиме я, может быть, совсем выдохнусь". Винсент даже подумывает о том, чтобы поехать к Гогену в Понт-Авен, если тот не соберется в ближайшее время в Арль. Но нет, все-таки нет! Винсент не может вот так ни с. того ни с сего расстаться с югом.

"Решено, я не еду в Понт-Авен, тем более если мне придется жить там в гостинице с англичанами и выучениками Школы изящных искусств, с которыми каждый вечер нужно вести споры. Эти споры - буря в стакане воды".

Солнце августа пламенеет уже менее ярко, но Винсент работает с еще большим пылом.

"Ах, дорогой мой брат! - пишет он в первых числах сентября. - Иногда я так отчетливо сознаю, чего я хочу. И в жизни, и даже в искусстве я могу обойтись без Господа Бога, но, как страждущий, я не могу обойтись без того, что сильнее меня самого, что составляет всю мою жизнь, - возможности творить ... Картинами я хотел бы выразить нечто утешительное, подобное музыке. Мне хотелось бы писать мужчин и женщин, на которых лежала бы какая-то печать вечности, что в прежние времена символизировал нимб, а мы пытаемся это передать игрой и вибрацией света ... О, портрет, портрет, в котором присутствует мысль, душа модели, - вот к чему, мне кажется, надо стремиться ... Выразить нежность двух влюбленных сочетанием двух дополнительных цветов, их смешением и противопоставлением, таинственными переливами близких тонов. Выразить мысль, скрытую под выпуклостью лба, светлым тоном на темном фоне. Звездой выразить надежду. Пламень души - сиянием закатного солнца".

86. БОЛЬШОЙ ХОЛМ. 1888. Акварель, перо, бумага, 53Х39,8. Кёльн. Частное собрание

Цвет для Винсента - не только средство пластического выражения, кроме того, а может быть и прежде всего, он для него средство выражения метафизического, с помощью которого он утверждает божественное начало, как в пору своей проповеднической деятельности в Боринаже. Правда, сфера проявления этого начала изменилась. Но caritas - милосердие - осталось неизменным. Разве Винсент не утверждает, что желтый цвет - "это высшая просветленность любви"?

Так под кистью Винсента цвет приобретает символическое значение, какое он имел когда-то для мастеров, работавших над витражами соборов (Синий был цветом девы Марии, зеленый - цветом сатаны, фиолетовый - цветом мучеников и т. д).

Три ночи подряд Винсент пишет кафе "Альказар", ночное кафе, при котором он снимает комнату.

87. ПОРТРЕТ СТАРИКА КРЕСТЬЯНИНА. Август 1888. Холст, масло. 70,5Х58. Лондон. Собрание Честер-Бьюти

"Посредством красного и зеленого цвета я старался выразить роковые человеческие страсти ... Я старался показать, что кафе - это место, где можно разориться, сойти с ума, совершить преступление. Контрастом нежно-розового с кроваво-красным и винно-красным, нежно-зеленого Людовика XV и зеленого Веронезе с желто-зелеными и жесткими сине-зелеными тонами, окружив все это бледно-сернисто-желтой атмосферой геенны огненной, я старался передать засасывающую силу кабацких бездн. А внешне на всем личина японской веселости и тартареновского добродушия ..."

В подкрепление своих слов Винсент ссылается на высказывание критика Поля Мантца о "Лодке Христа" Делакруа: "Я не знал, что можно добиться такого зловещего впечатления с помощью синего и зеленого цветов".

Но чтобы цвет достигал такой силы выразительности, он должен сочетаться со столь же мощным рисунком. Жертвовать рисунком нельзя никак: "Одним только цветом или одним только рисунком нужного впечатления не достичь".

88. УЛИЧНОЕ КАФЕ В АРЛЕ. 1888. Тушь, тростниковое перо, 47Х62. Мюнхен. Частное собрание

Впрочем, Винсент достиг такого мастерства, такой поразительной легкости, что он рисует цветом, сразу накладывая краски на холст без предварительного рисунка. Импрессионизм? О нет! Винсент твердо уверен, что "не за ним последнее слово в искусстве".

"Я качу на всех парах, точно живопишущий паровоз", - рассказывает Винсент. Он стал работать еще быстрее, хотя казалось, что уже и так достиг предела возможной быстроты. По его собственному признанию, замыслы картин "так и кишат" в его голове. Ни мистраль, ни палящая жара не могут оторвать его от мольберта. Что бы он ни увидел, все становится картиной: старая мельница, "пейзаж с фабрикой и огромным солнцем на фоне красного неба над красными крышами; природа на нем словно бы разгневалась под порывами бушующего мистраля". И "уголок сада с плакучей ивой, трава, подстриженные шарами кедровые деревья, заросли олеандров".

"На этой неделе, - пишет он 17 сентября, - я только работал, спал и ел. Это значит - работал по двенадцать или по шесть часов, когда как, а потом двенадцать часов спал, тоже за один присест".

"Сегодня опять, - пишет он через несколько дней, - я работал с семи утра до шести вечера, не сходя с места - разве чтобы перекусить в двух шагах от мольберта. Вот почему работа идет быстро ... Об усталости и речи нет, за сегодняшнюю ночь я мог бы написать еще одну картину и довел бы ее до конца ... Нынешние мои этюды и вправду писаны как бы одним взмахом кисти".

Каждый день он пишет Тео по одному, а то и по два письма, радостный тон которых напоминает победные донесения. Винсент блаженствует. "Нынче я тебе уже писал рано утром, а потом пошел продолжать работу над картиной - сад, залитый солнцем. Потом вернулся, снова вышел с чистым холстом - и вот и эта картина уже готова. А теперь мне снова захотелось написать тебе. Потому что никогда прежде мне так не везло - природа здесь необыкновенно прекрасна. Небесный свод во всю его ширину изумительного синего цвета, солнце излучает зеленовато-желтый свет, нежное мягкое сочетание, точно небесно-голубые и желтые тона на полотнах Вермеера Дельфтского. Я не могу передать всю эту красоту, но она захватывает меня настолько, что я отдаюсь работе, не думая ни о каких правилах. У меня уже готовы три пейзажа - сады против моего дома. Потом два кафе, потом подсолнухи. Да еще портрет Боша и автопортрет. И еще красное солнце над фабрикой, рабочие, выгружающие песок, и старая мельница. Если даже не считать других этюдов, как видишь, кое-какие результаты налицо. Но краски, холст и кошелек полностью истощились ... Я чувствую, что стал совсем другим, с тех пор как приехал сюда; я не испытываю сомнений, без страха приступаю к картине и со временем стану, вероятно, еще уверенней в себе. Но что за природа!"

И вправду, что за природа! Она приводит Винсента в восхищение. В письмах, как и в картинах, Винсент не может сдержать своего восторга.

"Не знаю, как тебе это высказать, я в восторге, в восторге от того, что вижу! Это навевает какое-то особенное осеннее настроение, вызывает подъем, при котором время летит незаметно ... Какая сочность красок, какой чистый воздух, какая трепетная прозрачность!"

Что и говорить - деньги Тео уходят как в прорву. Все, что он посылает брату, Винсент швыряет во все поглощающее горнило своего творчества и неустанно требует еще.

"Пока ты в силах выносить бремя трат, которые я вынужден делать - краски, холст и деньги, - продолжай мне их посылать". "Боюсь, что возлагаю на тебя непосильные тяготы, но все же прошу прислать мне на две сотни франков красок, холста и кистей. Все для того же, ни для чего другого ... Во мне есть еще не растраченная сила, которая только и ждет, чтобы приложить себя к работе".

Винсент тут же подыскивает оправдания своим постоянным требованиям, заверяя брата, что он очень бережлив, и не без гордости отмечая, как точно он заранее подсчитывает все свои потребности. "Сегодня я снова убедился, что совершенно точно рассчитал количество всех красок, которые мне понадобятся для десяти метров холста, кроме одной, основной желтой. Разве то, что все мои краски иссякают одновременно, не доказывает, что я подсознательно чувствую все соотношения? Так и в рисунке я почти не делаю предварительной разметки, и в этом отношении я прямая противоположность Кормону, который говорит, что, не делай он предварительной разметки, он рисовал бы, как свинья".

Винсент возобновил контракт с хозяином своей мастерской и с 18 сентября решился наконец в ней ночевать; время от времени к нему приходит женщина помогать по хозяйству. Винсент написал свой дом "под сернисто-желтым солнцем и небом цвета чистого кобальта", еще один гимн, еще одна аллилуйя солнцу, - картина, кстати сказать, примечательная для манеры Винсента. Он запечатлел на холсте характерные, упрощенные элементы городского пейзажа, органически ему присущие, и, отталкиваясь от них, скомпановал пейзаж, не считаясь с тем, попадают ли на самом деле эти детали в поле зрения художника. Такую же страстную хвалу он воссылает в эти дни и ночному небу. Солнце приводит его в исступленный восторг, ночь манит, околдовывает. "Мне кажется, - признается Винсент, - что ночь живее и богаче по цвету, чем день".

Чтобы постичь таинство ночи, Винсент пишет сначала "наружный вид кафе, терраса которого освещена большим газовым фонарем в синеве ночи, и кусочек синего звездного неба", потом, обретя большую уверенность в себе, как бы приобщившись к бесконечности, отдаваясь ей, растворяясь в ней, принимается за другую картину; украсив свою шляпу ореолом свечей, он идет писать ночь, ночь такую, как она есть, звездную ночь вдали от спящего города, воссылая свою трепетную молитву тому, что на языке слов не имеет названия.

"Мне хотелось бы, - говорит Винсент, - внушить людям нечто успокоительное, такое, в чем мы могли бы найти утешение и перестали бы чувствовать себя виновными или несчастными". Он хочет, чтобы его картины были "подобны музыке, исполненной с глубоким чувством", чтобы они были подобны молитве. Краски для него - ноты, красные, зеленые, желтые ноты оратории. "В моей душе живет жгучая потребность - не побоюсь этого слова - в вере. И вот я ночью выхожу писать звезды", - просто признается Винсент.

Минутами на него находит, по его собственному выражению, "пугающая прозорливость", и тогда, рассказывает он, "я перестаю чувствовать самого себя и картина пишется, как во сне". Неимоверная легкость, с какой идет работа, радует его, но иногда наводит на него страх. Он словно начинает чувствовать в самом себе какую-то смутную, глухую угрозу. "Берегись похмелья", - неустанно твердит он брату.

Он пишет автопортрет, который хочет послать Гогену, в зеркале перед ним изможденное лицо, бритая голова, трагический образ человека, который оплатил и продолжает оплачивать полным самоотречением свой головокружительный взлет к опустошающим высотам творчества. Глядя на этот автопортрет (В настоящее время портрет находится в Фогг мьюзеум оф арт в Кембридже (США)), Винсент лжет, отчаянно обманывая самого себя. ,,Здесь я буду вести жизнь, все более сходную с образом жизни японских художников, - утверждает он, - буду жить на лоне природы этаким добропорядочным небогатым буржуа ... Если я доживу до преклонных лет, я стану вроде папаши Танги". Но он тщетно хитрит. Ему не удается скрыть свой страх. Где Гоген? Почему он не едет? Ведь если Гоген поселится в Арле, они оба вкусят наконец "чувство семейного очага", которое внесет покой в их души, в душу Винсента, "привычным, успокоительным обликом окружающих предметов".

Винсент все еще не знает, принял ли Гоген окончательное решение перебраться в Арль. Тем не менее он спешно приводит в порядок мастерскую, убежище на зиму, - ведь зима-то не преминет явиться в Арль. Один из дядей Винсента и Гео умер, оставив наследство, и Тео мог прислать Винсенту перевод на целых триста франков, чтобы он обзавелся кое-какой мебелью. Винсент купил две кровати, два стула и "необходимые мелочи". Кроме того, он купил комод, а в мастерской и в кухне поставил газовую плиту. Стены мастерской и других комнат он увешал японскими гравюрами, репродукциями с картин Делакруа и Домье, Жерико и Милле, но главное, ему хотелось украсить их своими собственными законченными и еще не завершенными работами.

В последнем своем письме Гоген написал Винсенту, что приедет в Арль сразу, как только кое-что распродаст. Тео обещал ему содействие. А стало быть, Гоген вот-вот приедет (Гоген - Эмилю Шуффенекеру: "Ван Гог (Тео) взял у меня на триста франков керамики. Итак, в конце месяца я еду в Арль, где думаю пробыть долго, поскольку цель этого пребывания - облегчить мне работу, чтобы я. не заботился о деньгах, пока ему не удастся составить мне имя. Отныне он будет ежемесячно выплачивать мне небольшое содержание" (8 октября)). Винсент "с огромным волнением" заканчивает приготовления к приезду гостя и с еще большим пылом, чем прежде, окунается в работу. Приезд Гогена, о котором он так мечтал, поднимает его дух. Правда, Винсент снова оказался без гроша. "Ты спрашиваешь, куда ушли краски? Ты прав, каюсь, но, по правде говоря, мое самолюбие тешит мысль, что я произведу на Гогена некоторое впечатление своими картинами, и поэтому мне хочется до его приезда, пока я один, работать как можно больше".

Перед Гогеном, художником, твердо знающим, чего он хочет, Винсент преисполнен самоуничижения. Он заранее объявляет Гогена главой Южной мастерской, надеясь, что в этой мастерской в дальнейшем будут работать и другие художники: Эмиль Бернар, Сера или друг Гогена Шарль Л аваль.

"По сравнению с Вашими мои взгляды на искусство на редкость ординарны, - пишет Винсент Гогену. - Мне всегда были свойственны грубые плотские устремления. Я забываю обо всем ради внешней красоты вещей, которую не умею передать, на моих картинах все получается безобразно и грубо, а природа кажется мне совершенной".

Понравятся ли Гогену его картины? Винсент старается превзойти самого себя. Он живет одной мыслью: произвести благоприятное впечатление на Гогена - и предается оргии красок и холстов. Он пишет осенние сады, несколько видов городского сада в Арле ("Сад поэта"), тарасконский дилижанс, свою спальню ("Желтая комната"), красные виноградники, виноградники "зеленые, пурпурные, желтые, с фиолетовыми гроздьями, с черными и оранжевыми побегами ..."

Деньги, полученные от Тео, в мгновение ока улетучиваются в этом живописном неистовстве.

"А ведь я дал себе слово, что не буду работать. Но каждый день повторяется одно и то же: то, что я вижу вокруг, так прекрасно, что я не могу не попытаться это написать". Винсент зачастую сидит на одном хлебе. В начале октября он четыре дня подряд пьет только кофе - двадцать три чашки.

"Деньги, которые ты мне даешь и которых я у тебя прошу больше, чем всегда, я возвращу тебе своим трудом, и не только те, что ты посылаешь теперь, но и за прошлое. Только дай мне работать, - молит он, - пока для этого есть хоть какая-то возможность".

Работать ради самой работы, писать картины ради самих картин! До конца своих дней Винсенту не расплатиться с долгом - поэтому ему надо думать о продаже своих произведений. Но "я бы предпочел ничего не продавать, если бы это было возможно", - пишет он. Даже художественные достоинства картины для него не самоцель. Главное - сам процесс работы, главное -писать не покладая рук, поклоняясь "торжественному великолепию солнечных бликов".

Винсент не одобряет Сезанна, который пинком ноги может прорвать только что законченную картину, если он ею недоволен.

"Зачем пинать этюды ногами? Если они совсем не стоящие, оставим их в покое, но, если в них есть хоть что-то стоящее, тем лучше".

И все-таки, несмотря на всю его одержимость, мысль о долге угнетает Винсента. В разгаре наслаждения творчеством он вдруг вспоминает о брате, которому это наслаждение неведомо, и укоры совести омрачают его душу. "Мне так хотелось бы внушить тебе: давая деньги художникам, ты тоже участвуешь в создании художественных произведений, и я мечтаю об одном: писать такие полотна, чтобы ты был хоть немного удовлетворен своей работой".

Гоген должен приехать со дня на день. Винсент пишет картину за картиной, но у него болят глаза, физические силы ему изменяют. Всю последнюю неделю он работал с такой отдачей, что теперь и сам сознается - "он еле жив". Собираясь писать брату, он замечает, что от усталости "письма что-то не клеятся". Однажды он проспал шестнадцать часов подряд тяжелым сном загнанного зверя. Больше у него нет сил, "в башке пусто". Переутомленный организм бастует. С самого приезда в Арль, восемь месяцев подряд, Винсент жил в таком напряжении, пытаясь преодолеть в своем творчестве противоречие между своей собственной личностью и природой Прованса, что теперь он понимает: если он не даст себе хотя бы краткой передышки, все рухнет. Ему очень не хочется откладывать кисти. "Я здоров, - уверяет он, - но, конечно, заболею, если не буду питаться как следует и на несколько дней не прекращу работу. В общем, я снова почти дошел до безумия, как Гуго Ван дер Гус на картине Эмиля Ваутерса ... Мне следует все-таки поберечь свои нервы ..." Неужели кризис, которого опасается Ван Гог, неизбежен? Неужели его жизни грозит катастрофа?

К счастью, к нему едет Гоген - друг, спаситель, с которым они вдвоем начнут новую, упорядоченную жизнь, согретую дружеским пониманием, взаимной поддержкой и участием в совместной борьбе.

И вот однажды утром, в конце октября, Гоген постучался в двери дома Винсента.