IV. Южная мастерская

 Краски - сестры печали ...

Гуго фон Гофмансталь

Гуго фон Гофмансталь тобы добраться от Бретани до Прованса, Гоген потратил тридцать шесть часов: несколько раз пересаживался с поезда на поезд. В Арль он приехал поздно ночью. Не желая будить Винсента, он решил подождать рассвета в кафе "Альказар". "А-а! Вы и есть тот самый приятель, я вас узнал!" - сразу сказал ему кабатчик. Как видно, Винсент уши прожужжал всем своим арльским знакомым разговорами о друге, которого он ожидал.

Для Винсента это был настоящий праздник: наконец-то Гоген в Арле.

Гоген также был в хорошем настроении. Тео удачно продал его работы. Проект мастерской на юге казался ему выгодным. "Отныне я делами не занимаюсь и верю в будущее", - писал он Шуффенекеру. Он считал, что его существование обеспечено по крайней мере на год.

Поль Гоген

Винсент поспешил показать Гогену свои владения. Он отвел гостя в предназначенную ему комнату, которую украсил картинами, надеясь угодить другу, а потом они отправились бродить по Арлю, чтобы посмотреть "мотивы", дорогие сердцу Винсента. Телеграмма сообщила Тео радостную весть, за ней последовали два письма.

"С приездом Гогена первоначальная цель достигнута", - писал Винсент. Он считал, что его мечта начинает осуществляться к выгоде для всех.

Гоген, который до сих пор жил в страшной нужде, в данный момент спасен от "рокового долга". Если ему удастся продать кое-какие картины, рассуждал Винсент, он сможет отложить деньги и поехать, скажем, через год на Мартинику, куда он мечтает вернуться (За год до этого, в 1897 году, Гоген ездил в Панаму и на Мартинику - впрочем, это путешествие закончилось плачевно).

89. СЕЯТЕЛЬ. Октябрь 1888. Холст, масло. 32Х40. Амстердам. Муниципальный музей

Тео тоже выиграет, потому что Винсент с Гогеном вдвоем будут тратить не больше, чем один Винсент. Вдобавок они сами будут растирать краски и заготавливать холсты. "Я надеюсь, что твое бремя станет немного легче, надеюсь даже намного легче". К тому же Тео будет отныне получать не только все произведения своего брата, но и каждый месяц по одной картине Гогена. А так как, судя по всему, полотна Гогена должны "подняться в цене", быть может, оба брата будут избавлены от мучительных поисков любителя произведений Винсента - до сих пор его так и не удалось найти.

Отрадная перспектива для Винсента! Если его долг перестанет расти день ото дня, ему "почти что безразлично", продаются его картины или нет. В общем, так или иначе, арлезианское содружество облегчит материальные заботы Тео. А это главное, - твердит Винсент. "Я чувствую в себе такую потребность писать, - снова повторяет он, - что она гнетет меня морально и опустошает физически, ведь у меня, в общем-то, нет никакого другого способа возместить наши расходы". В последние дни он был так раздавлен усталостью, что мысль о долге наполняла его "страшной тревогой". Теперь, пишет он, "наконец-то я вздохнул свободно". Отныне у Винсента есть компаньон, он не один - зима ему больше не страшна. Ему не придется бороться с одиночеством. Гоген - "очень интересный человек, и я твердо уверен, что вдвоем мы многого добьемся".

Винсент уверен, что через полгода Гоген, Тео и сам Винсент убедятся, что они "основали маленькую мастерскую, которой суждена долгая жизнь и которая станет привалом, а то и конечной станцией, необходимой, или по крайней мере полезной, для всех тех, кто захочет увидеть Юг".

90. АРЛЕЗИАНКА (Госпожа Жину). Ноябрь 1888. Холст, - масло, 90Х72. Нью-Йорк. Метрополитен музеум

Горизонт прояснился. Винсент счастлив. Прежде он страшился болезни. Но и эта его тревога развеялась. "Просто мне надо некоторое время питаться более регулярно, и все будет в порядке, в полном порядке".

Гоген тоже доволен, хотя и не проявляет этого так бурно, как Винсент. Его раздражает беспорядок в доме. Несмотря на пылкость дружеских чувств Винсента, Гогену не по себе, хотя он и сам себе не может объяснить почему. На стене комнаты Винсента Гоген молча прочел строки надписи, сделанной автором "Подсолнухов":

"Я дух святой, я здрав душой".

Сам Арль с его непривычной для Гогена атмосферой тоже не слишком нравится приезжему. Да и к полотнам Ван Гога Гоген отнесся весьма сдержанно.

91. ПОДСОЛНУХИ. 1888. Холст, масло. 91Х72. Мюнхен. Частное собрание

"Я еще не знаю, что думает Гоген о моей декорации в целом, знаю только, что некоторые этюды ему уже по-настоящему полюбились", - пишет Винсент брату. Как видно, Гоген не расточает Винсенту громких похвал.

Правда, у Гогена вообще нет привычки шумно высказывать свое восхищение. Если Винсент всегда недоволен собой, всегда готов принизить и недооценить себя, превознося чужие творения, то Гоген, самоуверенный и преисполненный гордости, правда, гордости заслуженной, но безапелляционной и довольно эгоцентрической, сохраняет полное хладнокровие перед шедеврами других художников.

Вообще, по правде сказать, трудно представить себе людей более непохожих друг на друга, чем Винсент и Гоген. Гоген - здоровый, цветущий сорокалетний мужчина, великолепно владеет собой. Испытания его только закалили. Ни на минуту он не теряет из виду практических соображений, хотя голова его полна химерами, весьма далекими от реальной жизни. Он пытается - правда, ему это нелегко дается - выбиться в люди, строит планы продажи картин, следит за спросом на произведения искусства, делает попытки заинтересовать своими произведениями торговцев и любителей, то есть занят всем тем, что совершенно чуждо его младшему компаньону, для которого живопись - это прежде всего исповедь, беспокойный поиск, максимальное приобщение к природе и к людям, трепетное проникновение в тайну Вселенной. Эти порывы, эти бурные излияния неведомы Гогену. Гоген - большой, даже очень большой художник, но в отличие от Винсента он воспринимает мир не как мистик, а как эстет с изощренным вкусом, которому очень хотелось бы, чтобы к нему пришел успех, избавил бы его от нищеты.

92. НОЧНОЕ КАФЕ В АРЛЕ. Сентябрь 1888. Холст, масло, 70Х89. Нью-Йорк. Частное собрание

Любовь, переполняющая сердце Винсента, преображает все, что он видит, заставляет его восхищаться Исраэлсом наравне с Рембрандтом, Милле наравне с Делакруа. Суждения Гогена, наоборот, трезвы и продуманы. Он не чужд высокомерия - он не скупится на советы, но не слишком щедр на похвалы. Дело в том, что у него свои теории, он их охотно излагает и любит, чтобы им следовали. "Я прекрасно знаю, что меня будут понимать все меньше, - высокомерно писал он Эмилю Шуффенекеру за несколько дней до приезда в Арль. - Я не боюсь идти своим путем, для толпы я останусь загадкой, для некоторых избранных - поэтом, но рано или поздно настоящее искусство займет место, принадлежащее ему по праву".

Не откладывая дела в долгий ящик, Винсент и Гоген берутся за работу. Винсент вновь вооружается кистью. Гоген изучает новую для него местность. "В каждой новой стране я непременно должен пройти инкубационный период, мне нужно вникнуть в самую сущность растений, деревьев - словом, всей природы, столь разнообразной и причудливой". Арль по-прежнему не слишком привлекает Гогена. К тому же он не разделяет мнения Винсента о Провансе. "Забавно, здесь Винсенту видится Домье, а мне, наоборот, - Пюви (де Шаван) в цвете с примесью японцев". Наконец Гоген устанавливает мольберт и начинает писать.

93. СПАЛЬНЯ ВИНСЕНТА. Октябрь 1888. Холст, масло, 73Х92. Чикаго. Институт искусств

Оба художника работают в саду Аликан на аллее, по краям которой тянутся ряды гробниц - это остатки огромного средневекового арлезиан-ского некрополя. Винсент пишет этот мотив в четырех вариантах. Гоген возвращается к нему дважды. Но как по-разному они работают! Винсент, охваченный глубоким волнением, непреодолимым желанием высказаться, буквально набрасывается на холст; Гоген, стоя перед своим мольбертом, обдумывает, рассчитывает, мечтает, увлекаясь собственной грезой. Винсент очертя голову, без оглядки погружается в действительность. Гоген бежит от действительности, черпая из нее только отдельные детали, необходимые ему для символического воплощения опоэтизированного мира.

Гоген глядит на картины Винсента. Неплохо, само собой, но ... Винсент еще только ищет себя. Эти желтые тона на фиолетовом ... и вообще вся эта живопись, построенная на дополнительных цветах, слишком хаотична. Она создает мягкие гармонии, монотонные и неполные. Здесь не хватает звука трубы. Так по крайней мере считает Гоген. Сам он, художник уже вполне сложившийся, должен попытаться просветить Винсента (Я сознательно воздерживаюсь здесь от каких бы то ни было оценок и слово в слово повторяю те суждения Гогена, которые высказаны им в его книге "До и после").

94. ДОЛИНА КРО. Июнь 1888. Холст, масло, 72,5X92. Амстердам. Муниципальный музей

И Винсент слушает Гогена. Он покорно внимает другу, безропотно соглашаясь с его категорическими высказываниями. А Гоген вещает, он любит вещать. Он дает советы, наставляет, проповедует. Винсент не ошибся, с первого же дня отведя ему роль главы мастерской. Гоген охотно берет на себя эту миссию. Впрочем, и Гоген доволен, что обрел такого ученика; с тех пор как он начал свою просветительскую деятельность, "его" Ван Гог делает "поразительные успехи". Это "благодатная и щедрая почва". А "Подсолнухи" Винсента Гогену просто "здорово нравятся" - "да ... это ... цветы!"

Разумеется, Гоген обучает Винсента своим собственным эстетическим теориям. Этим летом в Понт-Авене он вместе с Эмилем Бернаром разработал теорию "синтеза", своего рода живописный символизм, который делает упор на декоративной стороне картины. Декоративность еще подчеркивается контурами, разграничивающими широко написанные цветные поверхности.

95. ГОЛУБАЯ ТЕЛЕЖКА. Июнь 1888. Перо, пастель, акварель, бумага, 40Х53. Кёльн. Собрание Селигмана

Повинуясь мощному влиянию Гогена, Винсент пишет в понт-авен-ской манере танцевальный зал "Фоли-Арлезьен" и меньше чем за час набрасывает портрет хозяйки привокзального кафе, мадам Жину, некий "синтез" арлезианки. Когда Винсент писал этот портрет, Гоген, стоя за его спиной, наблюдал за работой друга и шутя сказал, обращаясь к модели: "А знаете, мадам Жину, ваш портрет будет висеть в Париже, в музее Лувра".

Гоген взял на себя не только духовное, но и материальное руководство мастерской. Он хочет навести порядок в доме и в ящике с красками, где валяются как попало тюбики "без крышек", а главное, упорядочить расходы. "В одной коробке - столько-то на ночные прогулки в целях гигиены, столько-то на табак, столько-то на непредвиденные расходы, а также на квартирную плату. Ко всему этому приложен клочок бумаги и карандаш, чтобы каждый честно записывал, сколько он взял. В другой коробке - остальные деньги, разделенные на четыре части, еженедельные расходы на еду". Никаких ресторанов. Столоваться они будут у себя. Винсент будет делать покупки, Гоген станет поваром.

96. СТУЛ ВИНСЕНТА. Декабрь 1888-январь 1889. Холст, масло, 93Х73,5. Лондон. Галерея Гейт

Винсент в восторге от этого распорядка. "Гоген, - пишет он, - великолепно распределяет расходы изо дня в день. Я при моей рассеянности часто думаю только о том, как в результате благополучно добраться до конца месяца, а он куда разумнее расходует деньги ежедневно. Но зато его слабое место в том, что ради какой-нибудь прихоти или ночного похождения он способен разрушить все, что сам построил".

Перед приездом в Арль Гоген жаловался, что болеет. Каково же было удивление Винсента, когда он убедился, что Гоген выглядит куда крепче его самого. Выносливость Гогена, его могучий аппетит, выходки здорового человека, который, по словам Винсента, не боится внести внезапный беспорядок в то, что он сам так тщательно упорядочил, наложили заметный отпечаток на образ жизни самого Ван Гога.

Хорошенько поработав за день ("К вечеру мы выдыхаемся", - признавался Винсент), оба художника шли в кафе. Они пристрастились к абсенту. Посещение дома терпимости - "ночные прогулки в целях гигиены" - также были предусмотрены постоянной программой. Слишком постоянной. Хотя Винсент с некоторых пор хранил верность некой Рашели, по прозвищу Габи, которая жила в заведении на улице Буд'Арль в доме, помеченном огромной единицей, он был не в состоянии с такой же легкостью, как Гоген, предаваться любовным излишествам и неумеренным возлияниям. В частности, его слишком возбуждал алкоголь.

97. БОЛЬНИЧНЫЙ САД В АРЛЕ. Апрель-май 1889. Холст, масло, 73Х92. Винтертур. Собрание О. Рейтхарта

Наступают тяжелые дни. Ноябрьская погода переменчива. Гоген и Винсент не выходят из мастерской. Следуя своей понт-авенской теории, Гоген убеждает Винсента отвлечься от действитепьности и предаться воображению, прекрасным декоративным абстракциям. Это направление противоречит натуре Винсента, но Винсент охотно поддается уговорам Гогена: это позволяет ему писать дома. "Работать, когда стоит жара, как в бане, мне ничуть не трудно, - признается он брату, - но ты ведь знаешь, в холод я сам не свой".

Первые попытки Винсента в новой художественной манере не слишком удачны. Он сам считает, что "Воспоминание о саде в Нюэнене" ему не удалось. Чтобы вознаградить себя за эту неудачу, он, продолжая слушать наставления Гогена, пишет серию портретов. "Тут я в своей стихии", - признается он брату. Все члены семьи Рулен по очереди позируют ему: трехмесячный младенец, мадам Рулен, старший сын, Арман, младший, Камилл. Винсент "перегораживает" плоскости, дисциплинирует линию рисунка ...

А Гоген продолжает ораторствовать, развивает перед Винсентом мысли, которые в той или иной форме уже неоднократно повторял: "Все что вы делаете, должно дышать миром и покоем. Избегайте каких бы то ни было напряженных поз. Каждый персонаж должен быть совершенно статичен ..." И Винсент исправляет картины, изо всех сил стараясь повиноваться наставнику, так как он когда-то старался повиноваться Мауве, или преподавателям Школы изящных искусств в Антверпене, или в Париже Кормону ... Желая выказать свою благодарность Гогену, он признает обоснованность некоторых его критических замечаний - в самом деле, наверно, Винсент слишком уж педантично, без должной нюансировки следует закону дополнительных цветов. Нет, решительно "очень интересно иметь такого друга", как Гоген. Вдобавок "он отлично стряпает, я надеюсь поучиться у него, это очень удобно".

Поль Гоген. Портрет Ван Гога с подсолнухами. Арль 1888

Винсент написал "Красный виноградник" - "виноградник весь пурпурный и желтый, с синими и фиолетовыми фигурками и желтым солнцем", - эту картину он считает возможным повесить рядом с пейзажами Монтичелли, художника, которого не любит его друг Гоген. Но на улице дождь, ветер, холод, и Винсент намерен побольше "писать по воображению". Он пишет "Любительницу романов", начинает "Воспоминание о саде в Эттене", где по соседству с капустой и георгинами у него растут кипарисы.

Лейтенант Милье уехал в Африку. Одним другом меньше! На прощание Винсент подарил ему картину, Гоген - маленький рисунок в обмен на иллюстрированное издание "Мадам Хризантемы". "В общем, я доволен, что не один", - резюмирует Винсент и, терзаемый смутным страхом, понимая в глубине души, насколько лично ему необходимо материальное присутствие окружающего мира в его реальном воплощении - защита против чарующих и опасных соблазнов грезы, добавляет: "В плохую погоду я работаю по воображению, живи я один, я бы так не мог".

Но и в присутствии Гогена ему это не удается.

Путь, на который его хочет увлечь Гоген, глубоко чужд Винсенту. Его полотна теряют присущую им напряженность и силу убедительности. Винсент пытается делать то, что ему совершенно противопоказано, и от этого утрачивает самобытность. В школе Кормона или в Антверпене Винсенту приходилось выбирать между искусством и карикатурой на него. Теперь он раздираем двумя противоречащими друг другу направлениями, хотя оба имеют право на существование и принадлежат к подлинному, и притом самому высокому, искусству. Каждое слово Гогена выносит приговор творчеству Винсента и смыслу его жизни.

98. АВТОПОРТРЕТ С ЯПОНСКИМ БОЖКОМ. Декабрь 1888. Холст, масло, 81Х60. Лос-Анджелес. Собрание В. Годе

Гоген - поклонник прямой линии, этого регулирующего начала. "Прямая линия, - твердит он, - выражает бесконечность, кривая ограничивает творчество". Он пропагандирует строгий порядок, чувство меры, логический, обдуманный подход к натуре. Истый классик, Гоген по примеру всех классиков хочет отвлечься от той жестокости, которая заложена в реальном мире с человеческой точки зрения: от вечного становления, от безумного водоворота рождений и смерти, от надрывающей, потрясающей душу гибели всего сущего.

Художник типа Гогена в силу своего темперамента полагает, что, наделяя мир безмятежностью, он приближает его к человеческому восприятию. Он старается придать этому образу неподвижную и отрадную четкость равновесия, придать тому, что обречено гибели и смерти, иллюзию незыблемости. Он ищет спасения в обобщении, в символике, в чистой красоте, освобожденной от какой бы то ни было случайности. Так, рождается новый мир, упорядоченный, успокоенный, организованный и размеренный, где все - гармония, изысканная и тонкая игра человеческого ума, все внушает благодатное и обманчивое чувство безопасности.

Но ведь Винсент стремится совсем не к этому, не к этому тянется всеми силами своей души.

Если классик типа Гогена воссоздает образ мучительного, трепетного мира в его реконструированном, приспособленном к человеческому восприятию виде, извлекает из него прекрасную мечту, то художника барокко, да еще с темпераментом Винсента, все влечет к тому, чтобы принять головокружительную динамику этого мира. Он не только не хочет закрывать глаза на трагическую реальность, он жаждет предаться ей, безоглядно опьяниться ею.

В отличие от Гогена, он не видит, не может видеть в искусстве "извлеченную из природы абстракцию". Для него искусство - головокружительное погружение в действительность, трепетное слияние с нею. Не символ сущего, а самый его смысл. Страсть - вот главная черта художников барокко, и, пожалуй, их искусство, подобно архитектуре некоторых соборов, заслуживает названия "пламенеющего". У них преобладают кривые линии. Их искусство строится на пластике движения, пластике неуловимого, на пластике огня. Как все художники барокко, Винсент хочет не столько объяснять, сколько выразить, думает не столько о дисциплине, сколько о ритме, не столько о равновесии, сколько о напряженности. Его в первую очередь интересует и больше всего увлекает не абстрактная общность людей или предметов, а, наоборот, единственное, индивидуальное, неповторимое лицо каждого человека и каждой вещи, трагически эфемерный облик, который присущ этим людям или этим предметам в данный - быстротекущий - момент их бытия.

Приехав в Прованс, Винсент неожиданно оказался в краю, совершенно непохожем на тот мир, в котором он жил до сих пор, - оказался в краю классики. Как бы пытаясь убедить себя, что в Провансе он не на чужбине, он выискивал все, что сближало Арль и Голландию. Однако, по мере того как солнце все выше поднималось по эклиптике, Винсент все решительней вынужден был смотреть в глаза правде, принять облик этой земли таким, каким он был на самом деле. Испытав ее влияние, он в конце концов подчинил это влияние своей творческой манере, ее глубокой эмоциональности. Его искусство пережило эволюцию. Подобно художникам-классикам, Винсент стал пытаться упрощать, чтобы было легче конструировать. Отстраняясь от предмета изображения, он придавал своим картинам больше равновесия и устойчивости. Прямые линии стали преобладать над кривыми, заполненные пространства - над пустотами. В его живописи, ставшей более статичной и порой почти объективной, как, например, "Долина Кро", появились устойчивые формы классицизма.

Однако по этому пути Винсент шел с большой осторожностью. Это приспособление, не столько осознанное, сколько навязанное извне, скорее отпугивало его, чем манило, - ведь оно во всех отношениях противоречило сущности его таланта. То и дело его вновь влекло подчиниться внутреннему порыву, опьяниться пространством, воспринимая мир в его таинственном единстве и отдаваясь зыбкости явлений. Если до приезда Гогена он порой признавался в том, что его силы иссякли, это отчасти объяснялось тем, что вот уже несколько месяцев Винсента раздирали враждебные силы. В нем шла борьба между тем, чем он сам был, и тем, что он увидел в Провансе, между тяготением к классической стройности, которая заявляла здесь о себе на каждом шагу, и его собственным темпераментом художника барокко.

А теперь появился Гоген и толкает Винсента, причем с каждым днем все более решительно, к классицизму, к работе по воображению, к абстракции, к геометрии, к статическому, декоративному началу и к символике. Прежде Винсент был один на один с природой Прованса. Ему удавалось хитрить, чтобы вопреки всему, не теряя своего лица, извлекать пользу из соблазнов классицизма. С Гогеном хитрить не удается. Тоном, не допускающим возражения, как истый догматик, внушает Гоген Винсенту то, что сама провансальская природа только чуть слышно нашептывала ему. Гоген поучает, навязывает, требует. Винсент пока еще уступает. Но в нем зреет протест. Инстинкт предупреждает его, что его сбивают с правильного пути. Он начинает спорить, возражает безапелляционным советам Гогена, возражает все более нетерпеливо. Винсент мог в какой-то мере прислушиваться, да и то добровольно, к ненавязчивым убеждениям природы Арля. Но то, что с такой властной уверенностью проповедует Гоген, раздражает Винсента, приводит его в смущение, слишком грубо уточняя причины его прежних сомнений - до сих пор только смутно угаданные им и еще не произнесенные вслух. Сопротивление Винсента растет. Его начинает выводить из терпения самый тон Гогена. Он чувствует, что теряет свое лицо. Неужели для того, чтобы угодить Гогену, "этому тигренку, Бонапарту от импрессионизма", он должен полностью отказаться от самого себя?

Споры вспыхивают по любому поводу. Винсент чувствует, что перед ним - тупик, понимает, что на карту поставлено его искусство, которому он пожертвовал всем. Он пытается спорить, возражать, противопоставляя Гогену любимых своих художников, перечень которых Гоген - причем не без оснований - свысока оценивает как "довольно разношерстный".

Тщетно пытается Гоген, по его собственному выражению, "выявить в этом хаотическом мозгу логику критических суждений". К тому же самолюбие Гогена больно задевает пристрастие Винсента к некоторым художникам. "Мы с Винсентом, - пишет он в декабре Эмилю Бернару, - на все смотрим по-разному и вообще и в особенности в вопросах живописи. Он восхищается Домье, Добиньи, Зиемом и великим Руссо - то есть всеми теми, кого я не воспринимаю. Зато он презирает Энгра, Рафаэля, Дега - всех гех, кем восхищаюсь я. Чгобы положигь конец спорам, я говорю: "Ваша правда, генерал". Ему очень нравягся мои картины, но, когда я их пишу, он все время указывает мне то на один, то на другой недостаток. Он романтик, а меня, пожалуй, скорее влечет примитив. Что до цвета, ему ближе хаотичные мазки в духе Монтичелли, а я терпеть не могу мешанину фактуры и т. д.".

Нет, в этом доме желтого цвета покоя не найдешь, - должно быть, думал про себя Гоген. - Уж куда лучше было сидеть в Париже и там добиваться поставленных целей. Да и сам Арль - что в нем хорошего? Все здесь "мелко, ничтожно, природа и люди". Без преувеличения можно сказать, "самая жалкая дыра на Юге!"

Обижался ли Винсент на эти заявления Гогена? Ведь эта "жалкая дыра" - его королевские владения, которыми он от души хотел поделиться с Гогеном. Но глава мастерской не любит провансальского юга. Он мечтает о поездке в тропики, надеется снова попасть на Мартинику. Он беспечно рассуждает о своих планах, и эта беспечность лишний раз свидетельствует о том, как мало волнуют его планы ассоциации художников, которые лелеет Винсент. А это равнодушие причиняет жестокую боль тому, кто все свои надежды, всю щедрость души вложил в эти планы.

Винсент заверяет брата, что в его содружестве с Гогеном все идет как нельзя лучше. "Для меня очень благотворно иметь такого умного компаньона, как Гоген, и видеть, как он работает".

Но в это же самое время Винсент пишет две "довольно странные", по его собственным словам, картины: желтый стул и красное с зеленым кресло. Это кресло Гогена и стул самого Винсента. На стуле - трубка. На кресле - подсвечник. Погасшая трубка и погребальный подсвечник. В обоих случаях - отсутствие (Я пытался изобразить место, где его нет, Гогена").

Отсутствие. Винсент предчувствует, что его мечта, которой каждое свя тотатственное слово Гогена наносит все более чувствительные удары обречена. Гоген уедет. Уедет в самом скором времени. А Винсент понадеялся было, что с созданием Южной мастерской, с приездом Гогена в его жизни возникнет что-то значительное, устойчивое, что его жизнь обретет смысл. И вот все рухнуло. Рухнуло. Впереди -- пустота. Свеча, зажженная на опустевшем кресле. Угасшая жизнь. Попранная надежда. Завтра Винсенту снова суждено остаться одному в разгар зловещей зимы.

Ему хогелось бы удержать Гогена. Он по-прежнему полон к нему дружеских чувсгв, таких же пылких, как и в первые дни. Но к этим чувствам отныне примешивается привкус горечи, недоброжелательства, которое разъедает их, глухая, настойчивая, скрытая в глубине души обида, которая каждую минуту прорывается в гневных вспышках, и Винсент уже не в состоянии их сдержать. Гоген, сильный, здоровый, владеющий собой Гоген мог бы стать покровителем Винсента, не вещай он от имени искусства, перед которым Винсент пытался склониться, склоняется и сейчас, но которое он не может, не хочет принять; Гоген не любит Арля, презирает их общий дом, это убежище, где можно укрыться от зимней стужи, Гоген издевается над Южной мастерской, Гоген, в котором Винсент видел друга, превратился во врага. Нет, он и был врагом!

С каждым днем споры возникают все чаще и становятся все резче, они уже почти не затихают, точно раскаты приближающейся грозы. Защищая идею Южной мастерской, Винсент защищает свою жизнь, свое искусство, свое право на существование. Тщетное упорство, Винсент предчувствует, что проиграл. Он с горечью осознает, что у него будет отнято все.

Оба художника продолжают жить вместе, хотя совместная жизнь стала трудной. Винсент то шумно весел, то часами не произносит ни слова. Однажды вечером Винсент, который решил поучиться стряпать, в самом добродушном настроении затеял варить суп. Чего только он туда не намешал! "Вы также смешиваете краски в своих картинах", - саркастически заметил Гоген. Так или иначе, суп получился несъедобным. Убедившись в эгом, Винсент захохотал, затопал ногами, закричал: "Тартарен! Охотник за фуражками!" Но вдруг вспомнил о Монтичелли, своем любимом художнике, самый дух творчества и манеру которого не приемлет Гоген, и разрыдался. Подземные толчки, неожиданные вспышки. И вдруг спокойствие и тяжелое, гнетущее, трагическое молчание ...

Однажды в морозный декабрьский день художники пошли вдвоем в музей Монпелье посмотреть коллекцию картин Брюйа. Стоя перед портретом Брюйа кисти Делакруа, Винсент вдруг вспомнил стихи Мюссе, которые он процитировал по памяти не совсем точно: "Всегда со мной путем одним шел странный спутник в черном платье, и мне казалось, что мы с ним похожи, как родные братья" (Стихи А. де Мюссе. "Декабрьская ночь". Здесь искажены. - Прим. перев).

Посещение музея еще усугубило взаимное несогласие, разожгло глухую вражду, которая все больше восстанавливала художников друг против друга. Коса нашла на камень. Винсент и Гоген спорят перед картинами в музее, спорят, возвращаясь домой, спорят в кафе, спорят повсюду, уже не боясь затевать споры о том, что может разъединить их навсегда. Они спорят о Делакруа, о Рембрандте, но на самом деле под предлогом споров о чужих произведениях, они спорят о самих себе. Они спорят до одурения. "Атмосфера во время наших споров наэлектризована до предела, - признается Винсент в письме к брату. - После них в голове пусто, точно в электрической батарее, которую разрядили".

Гоген все настойчивей твердит об отъезде. Он плохо переносит климат Ар ля. Пусть рушатся прекрасные планы и надежда на помощь Тео, Гоген больше не в силах терпеть перемены настроения Винсента, его ожесточенности в спорах, вспышек гнева, порой совершенно беспричинного. Гоген не понимает, или, во всяком случае, не понимает до конца, какая драма разыгрывается у него на глазах, и только констатирует, что между ним и Винсентом - "один из нас вулкан, другой тоже весь клокочет, только внутри" - конфликт неизбежен. Разумнее всего - уехать. Но Гоген вдруг меняет свое решение. Он еще немного повременит.

Теперь Винсент вспыхивает по любому поводу и даже без всякого повода. Неопределенность планов Гогена приводит его в опасное возбуждение. Он способен впасть в неистовство, обнаружив, что у Гогена лоб значительно меньше, чем можно ожидать от человека такого ума. Гоген только плечами пожимает. Уже раза два Гоген просыпался среди ночи: Винсент бродил по комнате вокруг ложа своего друга. "Что с вами, Винсент?" - спрашивал встревоженный Гоген. Винсент, ни слова не говоря, возвращался в свою спальню.

На мольберте у Винсента стоит картина. Он начал писать новую "абстрагированную картину" - "Колыбельную". Несколько дней назад он вскользь заговорил с Гогеном об исландских рыбаках, "одиноких среди опасностей в печальных морских просторах". Мысли о них и навеяли Винсенту умиротворяющий материнский образ "Колыбельной".

Гоген в свою очередь закончил портрет Винсента, пишущего подсолнухи. 22 декабря Винсент взглянул на портрет - да, это он, "страшно изнуренный и наэлектризованный", он теперь и в самом деле такой. Это он, спора нет - и Винсент произносит страшную фразу: "Да, это я, но только впавший в безумие".

Вечером оба художника пошли в кафе, заказали абсент. И вдруг Винсент швырнул стакан в голову Гогена. Гоген успел увернуться. Он сгреб Винсента в охапку, выволок из кафе, а дома отвел в комнату и уложил в постель. Винсент мгновенно заснул.

На этот раз Гоген окончательно решил: при первой возможности он уедет из Ар ля.

Наутро Винсент проснулся совершенно спокойный. Он лишь смутно припоминал, что произошло накануне. Кажется, он оскорбил Гогена? "Охотно прощаю вас, - заявил Гоген, - но вчерашняя сцена может повториться, и, если вы не промахнетесь, я могу выйти из себя и задушить вас. Поэтому позвольте мне сообщить вашему брату, что я возвращаюсь в Париж".

"Мне кажется, - написал Винсент брату, - что Гоген немного разочарован в славном городе Арле, в желтом домике, где мы работаем, и особенно во мне. Конечно, здесь нам обоим придется преодолеть еще немало серьезных трудностей. Но эти трудности скорее в нас самих, чем вовне. Словом, по-моему, он должен окончательно решить - уехать или остаться. Я посоветовал ему сначала все хорошенько обдумать, а потом уже действовать. Гоген - очень сильный человек, с большими творческими возможностями, но именно поэтому он нуждается в покое. А где же он его найдет, если не здесь? Я жду, что он примет решение совершенно хладнокровно".

Легко сказать - хладнокровно! Вечером, в воскресенье 23 декабря, Гоген вышел прогуляться, вышел один. О Винсенте он не подумал. Отныне их содружеству положен конец. Гоген уедет завтра же. Но не успел Гоген миновать площадь Ламартина, как услышал за своей спиной "торопливые, неровные шаги", так хорошо ему знакомые. Он обернулся как раз в ту минуту, когда Винсент бросился на него с бритвой в руке. Гоген впился в Винсента почти магнетическим взглядом - "взглядом человека с планеты Марс", по выражению Винсента. Винсент замер, опустив голову. "Вы неразговорчивы, ну что ж, и я последую вашему примеру", - сказал он и вдруг бегом помчался домой.

Гогену было отнюдь не по душе проводить еще одну ночь в столь опасном соседстве. Он отправился в первую попавшуюся гостиницу, снял там комнату и улегся спать. Но пока, взволнованный происшедшим и, вероятно, укоряя себя за то, что не сделал попытки успокоить Винсента, он тщетно надеялся забыться сном ("Может быть, в тот момент я проявил трусость, - писал позднее Гоген, - и мне следовало обезоружить его и успокоить? Я часто вопрошал об этом свою совесть, но мне не в чем себя упрекнуть. Пусть кто хочет бросит в меня камень"), в желтом домике разыгралась драма: Винсент, вернувшись к себе и, очевидно, ужаснувшись тому, что в беспамятстве едва не учинил насилия, обратил свою ярость против самого себя и отсек себе левое ухо.

Винсент потерял много крови. Кое-как остановив кровотечение, он сделал себе перевязку, надвинул на глаза свой баскский берет и отправился на улицу Бу-д'Арль, в дом номер 1, чтобы преподнести своей неизменной подруге Рашели конверт, в котором было завернуто отрезанное, отмытое от крови ухо. "На память обо мне", - сказал он Рашели. С этими словами он ушел, вернулся домой, закрыл все ставни, поставил на окно лампу, зажег ее, лег под одеяло и уснул глубоким сном.

Необычайное событие взбудоражило весь квартал. Вскрыв конверт, Рашель упала в обморок. Хозяйка заведения, мадам Виржини, вызвала полицию. Она передала полицейскому вещественное доказательство - отрезанное ухо. На утро полиция явилась в дом Винсента.

Все комнаты, все лестницы в доме были залиты кровью. В нижнем этаже валялись окровавленные салфетки. Винсента полиция обнаружила в постели - он лежал, скрючившись и закутавшись в одеяло, без всяких признаков жизни.

Между половиной восьмого и восьмью утра Гоген, ночью почти не сомкнувший глаз, вернулся из гостиницы к Винсенту. Перед домом он увидел огромную взволнованную толпу, полицейских, господина в котелке - комиссара полиции. Комиссар сурово спросил Гогена: "Мсье, что вы сделали с вашим другом? "Не знаю", - ответил Гоген. "Неправда, вы прекрасно знаете, - возразил комиссар. - Он мертв". С трудом подавив волнение, Гоген пробормотал: "Давайте поднимемся наверх, мсье, и там продолжим наш разговор".

Наверху Гоген подошел к Винсенту и "очень-очень осторожно" ощупал его тело. Гоген воспрянул духом: тело было теплое. Винсент жив.

Обернувшись к комиссару, Гоген шепнул ему: "Пожалуйста, мсье, разбудите этого человека со всеми возможными предосторожностями, а если он спросит обо мне, скажите, что я уехал в Париж. Если он меня увидит, это может пагубно повлиять на него".

Комиссару пришлось признать очевидность - Винсент жив. Он спешно послал за врачом и каретой Скорой помощи.

Очнувшись, Винсент тотчас справился о Гогене, он хотел немедля его видеть; только бы Гоген не вздумал переполошить Тео, пусть "это" останется между ними! Но Гоген спрятался и, несмотря на многократные просьбы Винсента, так и не появился. Он не хочет беспокоить друга, твердил Гоген. Если Винсент его увидит, кто знает .... (Письмо Винсента к Тео от 17 января 1889 года) Винсент просил, чтобы ему принесли трубку и табак. Потом попросил принести коробку, в которой оба художника держали свои деньги. "Конечно, из подозрительности", - предполагал Гоген.

Все кончено - Южная мастерская канула в вечность. Великая мечта Винсента погибла. А сам Винсент ... Карета увезла его в больницу. В больнице он проявил признаки такого возбуждения, что его вынуждены были поместить в палату для буйных.

И снова Винсент оказался в одиночестве, в самом страшном одиночестве, - Винсент Ван Гог был отторгнут от нормальной, человеческой жизни. Винсент Ван Гог сошел с ума (Газета "Форюм репюбликен" так сообщила арлезианцам об этом событии: "В прошлое воскресенье, в половине двенадцатого ночи, некий Винсент Ван Гог, художник, родом из Голландии, явился в дом терпимости № 1, спросил некую Рашель, вручил ей свое отрезанное ухо, заявив: "Берегите его как зеницу ока", и исчез. Узнав об этом поступке, совершить который мог только несчастный безумец, полиция отправилась наутро к этому человеку и нашла его в постели без всяких признаков жизни. Несчастного срочно доставили в больницу". Так впервые было упомянуто в печати имя Ван Гога).